Вернемся к нашим занятиям.

Устроившись кое-как в Алексеевском студенческом городке, что в районе Сельскохозяйственной выставки, я продолжил свои труды на благо медицины.

Тут начались новые дисциплины, ближе к жизни. Если на первом курсе изучали покойника, который уже был превращен в мумию, то на втором курсе перешли к свежеумершим, еще пахнувшим смертью, умершим день-два тому назад от различных болезней или несчастных случаев.

Мне труднее было это вынести. Я, к несчастью или к счастью, как хотите, – человек, обладающий воображением, и я всегда представлял себе родственников, близких, друзей этого умершего вчера человека, их боль, скорбь по умершему. И мне было невыносимо больно представлять себе всех их вместе, а не представлять я не мог, и я постепенно начал понимать, что не смогу никогда работать врачом, если даже случится невозможное и я закончу медицинский институт.

Кроме того, произошли две ссоры с преподавателями, которые, как мне казалось, слишком строги и несправедливы ко мне. Анатом вытянул из меня душу. Он требовал на латинском языке от меня такие вещи, которые можно было запомнить, лишь обладая исключительной памятью. Было понятно, что между нами существует взаимная антипатия. Но козыри были в его руках. Однако анатомию я кое-как сдал, но вот биохимию провалил.

Эти формулы жиров, белков и аминокислот меня доконали. Мне был дан шанс пересдать экзамен осенью. Летом я зубрил формулы. Запомнить их не может простой человеческий ум. Их надо вызубрить, а зачем? И когда я осенью провалил экзамен снова, терпение мое лопнуло и гены мои возмутились. «Пошел-ка ты на хуй!» – сказал я профессору весьма членораздельно и ушел, хлопнув дверью.

На другой день на доске объявления висел строгий выговор с предупреждением в мой адрес: «За нетактичное поведение при сдаче госэкзамена…» и т. д.

Терпение мое уже было «лопнуто», я пошел в деканат и попросил мои документы. И, Бог меня надоумил, справку о том, что я добровольно, по своей воле ушел из института, что в будущем мне сильно помогло. Камень, огромный камень свалился у меня с плеч! Я был счастлив, но дома произошло полное замешательство. Все онемели, когда я им рассказал, а отец, мне кажется, сильно поседел в эти дни. Он-то думал, что сынок пристроен и при деле. А оно видишь как…

Через несколько дней пришла бумага: «Срочно явиться в военкомат по месту прописки». Оказалось, что я два года, пока учился в Медицинском институте, не стоял на воинском учете! Вот те раз, а я и не знал. «Завтра вы должны прийти на сборный пункт, или мы будем вас судить». Так я начал мою военную карьеру.

Меня подстригли, помыли в бане и отвезли в город Выборг вместе с такими же лысыми новобранцами. И мы стали салагами, как в армии зовут свежепредставленных воинов. Есть! Все бы ничего, но стали на нас орать, как на собак, кому не лень, любой говнюк с лычками мог нас обругать налево-направо. Были такие, которые не могли запомнить, где лево и где право, – я не знал, что это бывает в таком возрасте (надеюсь, что не разглашаю государственную тайну).

Наша казарма находилась на Батарейной горе, это было четырехэтажное здание. Наверху жили салаги. Ворота захлопнулись, как говорится, на три года. Это было 2 октября 1959 года. Ровно год я числился курсантом учебной роты в батальоне связи.

Нас учили ходить заново по земле. Оказалось, что мы раньше неправильно ходили. Теперь мы должны забыть это и ходить правильно, более бодро и повыше задирая ноги. Как бы то ни было, за месяц мы настолько овладели военной походкой, что нас не стыдно было показать на параде 7 ноября.