Правая стена откололась и полетела вниз, разлетаясь на мелкие кирпичики. Пол разошелся в трещинах под ногами до истерики напуганных людей, безумно хватающихся за все, что попадалось под руку. Но все рушилось, все наваливалось друг на друга, и матери, отцы, дети катились, падали в беспросветную пучину нечто страшного, развернувшегося под их ногами – земля открыла свою страшную огненную пасть.

Скрипка отлетела в сторону. Марк не слышал, как кричал, дико и неистово: «МАМА!». Он видел, как она падала вместе со всеми, ее обезображенное ужасом и порезами лицо. Одной рукой она пальцами цеплялась за бархатный пол, а другой тянулась к нему. На последних силах она схватилась за занавес, упавший, но зацепившийся за что-то сверху. А мальчик, сам не осознавая, тянулся к ней, желал затащить наверх, но не видел, как сама сцена начала съезжать к центру здания, в самую воронку разверзшейся катастрофы.

Их протянутые руки становились ближе.

Марк упал на грудь матери, ее окровавленная рука крепко обняла его, и они вместе исчезли в темноте, наполненной неслышимыми криками.

Солнце уже давно скрылось за горизонтом, но яркий красный свет не переставал гореть. Жгучий и ужасающий он растекался лужей по Перфию. Если это место еще можно было назвать таковым. Людские крики заглушали взрывы, треск огня и рушащихся зданий.

Перфийцы недоумевали, сходили с ума от ужаса, которые впервые испытали на себе. Он пришел вслед за разрушениями, ни оставляя и единого шанса кому-либо выжить. Особенный ужас и страх, который они никогда не встречали. Их мир обрушился. Осталось цепляться за жизнь.

Ужас заставлял его тело бешено метаться в цели спасти жизнь. Дыхания уже не хватало, ноги подкашивались от усталости и подворачивались на грудах мусора. Он стремился найти убежище, где можно было бы спрятаться, переждать, передохнуть.

От его дома ничего не осталось. Да и от города тоже. И если есть шанс выжить, он найдет силы, чтобы добраться до Зенита. Хотя бы дождаться помощи от него. Если город, конечно, еще цел…

Тут и там встречались мертвые тела. Местами раздавались стоны, крики и плач. Как бы Омар не хотел – он не мог им помочь. Ему бы самому спастись.

Он оказался на улице, когда началось землетрясение. На него не обрушились стены, он не упал с высоты, но рушащаяся здание рядом все же задело – на ногу упала железная панель, а руку засадил при падении на бок. Под штанину заглянуть не успел и потому опасался перелома или трещины, но сейчас не до этого. Однако боль не оставляла индуса в покое и, перебираясь по грудам хлама, он кривился от жжения.

Наконец самое тяжелое осталось позади, и Омар оказался у уцелевшего (более-менее) старого склада. Три стены еще стояли. За ними, частично заваленные, пласты железа, трубы, рельсы и тому подобное.

Он вошел сквозь разрушенную правую стену. От нее остался лишь уголок, соединяющийся с дальней стеной. Вокруг валялись кирпичи и стекла от подкровельных окон.

Индус не ожидал увидеть там людей. Сначала он замялся, но все же прошел ближе к ним. У стены сидели рыжеволосая кудрявая женщина, чумазая и испуганная; мужчина с кровоточащим порезом от переносицы и вдоль щеки; белокурый юноша в клетчатой рубашке, потирающий большую фиолетовую гематому на руке. Нового человека в своем убежище они приняли спокойно, ничего не говоря. У всех на лице читался шок и боль. Теперь они все равны.

Под ногами у них лежал плед. Мужчина вытянул уголок из-под себя, предлагая присесть Омару. Не церемонясь, тот присел рядышком.

Под крышей громко свистел ветер. Висевшая на одном болте рама от разбитой стены скрипела, шатаясь из стороны в сторону, наровясь упасть.