Забираю ее пальтишко, прячу в шкаф и сама разоблачаюсь. Аня терпеливо ждет.

Странный ребенок.

Я помню своих в пять лет, и они вели себя иначе.

Она неожиданно наклоняется к моим туфлям и ставит их рядом со своими ботиночками на одной линии.

— Вот так.

Распрямляется, и мы несколько секунд смотрит друг другу в глаза. Трет нос и отводит взгляд.

На комоде вибрирует телефон, и я вздрагиваю.

Самый лучший муж: Давай только без глупостей. Я скоро буду.

Я торопливо печатаю: “Значит это и правда твоя дочь”.

Аня тяжело вздыхает.

Я выключаю телефон и шагаю в сторону гостевой уборной:

— Идем руки помоем.

В стрессовых ситуациях меня никогда не кроет дикими эмоциями, слезами или паникой.

Потом нагонит. Я это знаю.

— Ладно… — молчит пару секунд и шепчет. — А еще я писять хочу…

Закусываю губы и киваю.

Как же так вышло?

Я должна сейчас не спеша идти прогулочным шагом на маникюр, наслаждаться первыми холодами и слушать музыку со стаканчиком горячего кофе в руках.

На автомате подхватываю низкую скамеечку, что стоит у унитаза, ставлю перед раковиной и поднимаю на нее Аню.

Закатываю ее рукава.

Включаю воду, проверяю на температуру и сую в ее ладошки мыло.

А затем шокировано отступаю от нее к двери уборной.

Я также поступала со своими детьми, когда они были маленькими. И я все действия повторила неосознанно и с чужой девочкой.

— Что? — Аня смотрит на меня через отражение зеркала и намыливает руки.

Роняет мыло, ойкает и сосредоточенно ловит его в раковине.

Из прихожей доносится звук настойчивой вибрации, а меня накрывает волна слабости и жара. От макушки до пят.

Но не того жара, что просыпается от поцелуев и неги в мужских объятиях.

Этот жар приходит вместе с паникой.

Вибрация замолкает и вновь нарастает.

Аня хватает мыло, возвращает в мыльницу и ополаскивает ладони. Потом тянется к крану и закрывает воду.

Неуклюже срывает полотенце с крючка на стене и вытирает руки.

Смотрит на крючок, на полотенце и вздыхает, понимая, что у нее не получится повесить обратно.

Она складывает полотенце и кладет на бортик раковины.

Подозрительная аккуратность. Будто выученная наказаниями и ремнем.

Аня соскакивает со скамейки, и выхожу из уборной:

— Идем.

— Я вам не нравлюсь?

Оглядываюсь. Заправляет волосы за ухо и моргает.

— Дело не в этом.

— А в чем? — хмурится.

— У взрослых свои причуды, которые детям не понять. Идем.

— Я хочу встать взрослой, — Следует за мной.

Во мне нет жалости или умиления к Ане. Или желания обогреть. Я действую из логики того, что я взрослая, а она ребенок. Голодный и брошенный.

Это не слезливая доброта к милой крошке, а осознание того, что я должна быть человеком, а только потом обманутой женщиной, которая ничего не понимает.

— Взрослые сами все решают, — говорит Ани, взбираясь на стул.

Я лезу в холодильник. Через минуту разогреваю в микроволновке запеченную картошку и утку, что я порезала на небольшие кусочки.

— Взрослым легче, — вздыхает Аня.

— Я бы так не сказала, — смотрю на нее, привалившись к одной из кухонных поверхностей.

— Ты хочешь быть опять маленькой? — Аня подпирает лицо кулачком.

— Подловила, — скрещиваю руки на груди. — Нет. Я не хочу быть опять маленькой.

— Вот, — Аня вздыхает.

Микроволновка пищит, я вздрагиваю, нырнув на несколько секунд в холодное отупение.

— Спасибо, — говорит Аня, когда я ставлю перед ней тарелку и кладу вилку. Поднимает взгляд. — А шалотка?

— Шарлотка, — тихо поправляю я ее. — Сейчас будет. Чай еще заварю.

— Вы хорошая, — подхватывает вилку.

Минуту смотрим друг другу в глаза.

— Я могу начать? — неожиданно спрашивает она.

— Что, прости?

— Я могу начать кушать?

От ее вопроса мне становится зябко.