Мы встречаемся глазами в последний раз, а в следующее мгновение я остаюсь одна.

Он ушел, но брошенная им про аборт фраза эхом все еще отдается внутри меня.

Не помню, сколько времени я провожу в кабинете УЗИ. Выхожу оттуда, в глубине души надеясь, что Марк ждет меня где-то в здании. Просто ему требуется чуть больше времени, чтобы прийти в себя, впрочем, как и мне.

Но его нет.

Иду на крыльцо, замирая на мгновение. Ищу глазами большой, темный автомобиль на парковке, но и его тоже — нет. Внутри становится пусто и тоскливо. День, который должен был сделать нас счастливыми, кажется поганее некуда.

Дохожу медленно до машины, по пути глотая горькие слезы, уже и сама не понимая, отчего рыдаю. То ли потому, что у ребенка проблемы с сердцем или что Марк столько лет скрывал от меня произошедшее с его братом.

Сажусь за руль; живота еще нет, но я стараюсь быть аккуратной, отодвигая ремень в свободное положение.

Кладу одну ладонь ниже пупка в надежде уловить первые шевеления, но чувствую только свое тело.

— Малыш, — убеждаю его и себя, — папа погорячился. Он на самом деле так не думает, — мне тошно от слов, что я говорю. Я очень стараюсь в них верить, правда. Стараюсь принять, что они сказаны на эмоциях. Но не верю. Боль не позволяет забыть, с каким выражением он говорил. Будто речь шла об очередной сделке, дивиденды от которой оказались гораздо меньше, чем он рассчитывал. Никаких эмоций, лишь голый прагматизм.
Как Марк может всерьез думать об аборте? Медицина шагнула далеко вперед. Я уверена, у них есть какой-нибудь способ спасти нашего малыша. И хоть мне страшно и горько, я пытаюсь делать вид, что все в порядке, что ничего не рассыпалось как карточный домик. Жизнь продолжается. У нас есть целых десять шансов из ста. Это много! Очень много. Это то, за что стоит цепляться и на что стоит надеяться.

— Мы едем домой, — привычно проговариваю свои действия вслух, выезжая с парковки, — сейчас приготовим любимую папину лазанью, и все будет хорошо, мой малыш, все будет хорошо.

Я стараюсь верить своим словам. Напускаю в голос побольше бодрости и уверенности и даже подмигиваю собственному изображению в зеркало заднего вида. Но в то же время меня не покидает ощущение безысходности. Будто на подсознательном уровне я знаю, что “хорошо” уже никогда не будет. Как раньше уже не будет.

Я бы многое отдала за то, чтобы ошибаться. Но все последующие события показывают, что именно в этот раз Вселенная решила со мной согласиться.

3. Глава 3

Ущербные гены.

С каждым ударом басов эти слова все глубже вколачиваются в черепную коробку. Мира словно чернила мне под кожу загнала. И теперь они расползаются ветвистыми узорами по венам. Жалят. Обжигают. Впитываются. Что бы ни случилось, эти слова останутся там навсегда. Навеки, мать их, вечные.

— Не переживай ты так, брат, — слова Равиля доносятся до меня словно сквозь толщу воды. — Будут у вас еще детишки, какие ваши годы?

Ему легко говорить, у него самого их трое. Это официально. А сколько еще неофициальных он успел настрогать за свою бурную молодость не знает никто.

— Сын будет — Равилем назовешь, — гогочет он, подливая выпивку в мой стакан.

В наших кругах почему-то принято с особым трепетом ждать именно сына. Наследника. Продолжателя рода. Воспитать в лучших правилах и порядка. Передать бизнес.

Но мне всегда хотелось именно дочь. Маленькую копию Миры. Чтобы так же забавно морщила носик, когда злится и звонко смеялась, когда счастлива.

Вот только сегодня злилась она совсем не забавно.

Внутри все саднит, когда я снова вспоминаю перекошенное от гнева лицо жены. Умом понимаю, что руководила ею в тот момент не столько злость, сколько боль, но легче мне от этого почему-то не становится. Слишком жестокие слова вылетели из ее красивого рта. А может дело в том, что я знаю, что она права?