Развод. Её вторая семья Лила Каттен

Работать в больнице – уже стресс. Работать в детском отделении, где находятся отказники-младенцы – двойной стресс.

Когда я еще не достигла статуса материнства, я всегда относилась к историям, где участвуют дети, эти невинные души, не умеющие за себя постоять, очень эмоционально. Я надолго выбивалась из колеи.

Люди жестоки, и это хорошо видно по тому, что мы видим здесь. Не там, где показывают по телевизору. Это происходит за стенкой, перед нашими глазами.

Став матерью, я стала думать об этом еще глубже и масштабнее.

Прошло одиннадцать лет с момента, как я начала работать в больнице и стала мамой, а мое сердце по-прежнему сжимается и рыдает, стоит услышать новую историю.

Это утро начиналось, как обычно, но в итоге запустило цепочку событий, которая изменила не только мою жизнь.

– У тебя плохое настроение? – спрашивает муж, стоит ему появиться на кухне, где я готовлю завтрак ему и дочери, потому что у самой нет аппетита, и я решила ограничиться только кофе.

– Почему ты так решил? – оборачиваюсь и смотрю, как он забирает свою чашку, наполненную кофе с подставки кофемашины.

– Когда ты стоишь задумчиво, значит, ночь прошла не очень гладко. Тебя что-то беспокоит?

Он спокойно проходит рядом и, проведя по спине ладонью, занимает свое привычное место за столом.

– Даже не знаю, – выключаю плиту и протираю автоматически столешницу вафельным полотенцем. – Просто, как-то…

Слова никак не складываются в предложение, потому что мне сейчас как-то сложно описать эмоциональное состояние. Я и сама не знаю, что это за тяжесть прямо в животе крутит мои внутренности.

– Я понял по твоей речи, – слышу, как муж усмехается. – Скоро отпуск, вот и отдохнешь.

– Ты прав, я слишком устала, – убираю за ухо выбившуюся прядь и набираю в тарелки яичницу.

– Алиска еще не встала?

– Думаю, скоро выйдет, наряжается небось.

– В школу особо не нарядишься, мама, – доносится ее голос, затем хлопает дверь.

– И тебе доброе утро, – Гриша смеется, смотря на нее.

– Доброе утро, семья. Напомните, почему я обязана ходить на эту дурацкую практику?

– Потому что обязана, – ставлю перед ней тарелку, затем напротив мужа. – Это устав школы. И что за выражения?

– Дурацкая? Пап, это разве мат? – тут же ищет поддержки у отца.

– Это не мат, но не лучшее слово для выражения своих мыслей, даже если они гневные.

– А мы что аристократы?

– Тебе десять или тридцать?

– Нормальное слово, у нас в классе… – начинается обычная песня, которую я заканчиваю на первой ноте.

– И я не желаю этого слышать, кто и как говорит в твоем классе. Я им не мама. Моя дочь ты.

– Я поняла, – Алиса сдается и отступает.

– Спасибо. Приятного аппетита.

Школа находится рядом с нашей пятиэтажкой, поэтому мы с дочерью прощаемся на углу. Я прослеживаю ее путь еще несколько минут, затем иду к гаражам, где стоит наша машина, и куда заранее ушел Гриша.

Когда я подхожу, он уже закрывает ворота.

– И все же, нам нужен дом.

– Ты же видел ценник. Тебе придется продать Алексею половину своего вклада в вашу мастерскую, и то я сомневаюсь, что хватит.

– Знаю, знаю. Может ипотеку?

– Гриш, нет… Это не вариант. Мы эти два миллиона, будем выплачивать до пенсии. Ни сбережений, ни отдыха.

– А куда мы обычно ездим отдыхать?

– Вот именно. А так даже мечты не останется.

– Ну, давай уже, садись.

Он смеется и занимает свое место с водительской стороны, а я с пассажирской.

Мы простые люди с мужем. Я медсестра в больнице, а они с Алексеем, открыли не так давно мастерскую по ремонту и обслуживанию машин. Долгое время они работали на других, теперь работают на себя. Послужило плюсом их хорошее умение в этом деле и приличное количество постоянных клиентов, которые теперь приходят именно к ним. В перспективе еще поставить рядом магазин автозапчастей, но это будет пока еще не скоро. Вложенные средства, пока что не отбили.

С семьей Леши мы очень дружны. Его жена Лиза – моя самая близкая подруга. Хотя о детях не скажешь, что они друзья. У нас Алиса с характером. У них сын, Виталий, тот еще задира. Но мы все уверены, что это их самих забавляет: склоки, препирательства и примирения.

– Как там дела на сегодня?

– Да вот, оборудование заказывали же, должно прийти. Будем пробовать им работать.

– Отлично. Твой брат согласился работать?

– Думает, – фыркает муж. – Как будто где он сейчас лучше.

– Ну, он никогда не славился скоростью своих решений.

– Ладно. Найдем другого. Вон, где у Саныча работали, часто приходили туда парни с руками.

– Согласна.

Попрощавшись с мужем, я пересекаю территорию больницы. С утра жары еще нет, поэтому всегда прогулочным шагом это делаю. У нас рядом стоит детская площадка с качелями и длинными дорожками, которые украшены деревянными перекрытиями в виде прямоугольных туннелей и оплетены растениями, что делает это место очень зеленым и красивым. Не говоря уже о фонтане и высаженных цветах по периметру и в центре.

Войдя в больницу, я тут же сворачиваю в свое крыло. Летом чаще всего делают ремонты, если выделяется бюджет. У нас в отделении он уже был, и потому, приходить сюда стало еще более приятно.

Переодевшись в свою униформу, я здороваюсь с коллегами, и как раз в ординаторскую входят девчонки с ночной смены. Гул в комнате нарастает, а значит, рабочее утро началось.

– Слышала уже? – Настя протискивается ко мне поближе и берет свою чашку кофе, которую я для нее сделала.

– Ты о чем? Что тут? Такой шум поднялся.

Я надеюсь на какие-то сплетни или что-то такое, но она, очевидно, говорит о другом.

– Ночью ребенка доставили, – отвечает и скидывает халат.

– Только не говори о…

– Не не, наши парни поработали хорошо. В другом дело, ей всего девять месяцев, – говорит, понизив голос. – Мамашка избила до полусмерти, представляешь?

Я чувствую, как горечь оседает на языке и меня начинает мутить.

Вот почему я так подавлена часто. Потому что ты работаешь в этом месте и просто не знаешь, что ждет тебя очередным утром.

Дети. Самые беззащитные существа. Кто может причинить им боль? Как назвать этих людей?

– Господи, – мое сердце перехватило от ужаса услышанных слов и на мгновение стало больно в груди. – Как она сейчас?

– Сегодня ночью дежурил Семен и к нему на помощь пришел Влад Саныч. Зрелище такое, что мужики плакали, так что думаю, не очень хорошо было. Но состояние стабилизировали, точно знаю.

– А что с матерью-то этой? Не знаешь?

– Валя с приемного говорила с полицейским, который сопровождал скорую. Этот который усатый такой с пузом.

– Ну-ну, я поняла.

– Так вот, вроде как сбежала эта тварь. А их вызвали соседи. Они услышали, как малышка плакала, потом успокаивалась и снова плакала.

– Боже, – мой живот скрутило от одного только представления о том, что пережила эта девочка, не успев толком пожив.

– Что-то мне подсказывает, что не впервые это. Мне Семен сказал, что там есть синяки старые, уже такие желтоватые знаешь, на ножках и ручках, сомневаюсь, что она «упала, играя в мяч».

– Надеюсь, эту гадину найдут и посадят, – говорю, злясь на эту женщину, что посмела так поступить со своим ребенком.

– Ну, в любом случае назад к ней дочь не вернут.

– Она у нас останется? – киваю, соглашаясь с ее словами о вероятном лишении прав.

– Как обычно. Сначала в хирургии, потом к нам сюда на уход, а там не знаю. Хорошо руки, ноги не переломала ей.

Я содрогаюсь от сказанных слов.

– Как обычно, наша опека работает там, где не надо, и посмотри, что творится. Которая по счету эта девочка, поступившая к нам в таком состоянии? И самое поразительное никто ничего не видит, пока не становится либо поздно, либо почти поздно.

– И не говори.

Я освобождаю подруге место, чтобы она спокойно выпила кофе, а сама принимаюсь ходить туда-сюда.

– Ну че ты завелась, Лиль? – она смотрит на меня, сопровождая взглядом каждый мой шаг.

– Да ничего. Душа не на месте. Она там проснется, а ее и успокоить никто не захочет.

Вспоминаю правила, и тут же о них напоминает Настя, от которых я начинаю сильнее злиться, хоть и понимаю их смысл.

– Ты сама знаешь правила.

– А ты объясни это ребенку, который ни черта не понимает еще. Который проснулся и просто хочет, чтобы его обняли и успокоили. Потому что болит всюду и все что остается, – это плакать. Объясни, что нам запрещено с ними нянькаться, чтобы они к нам просто не привыкали, чтобы не питали иллюзий, что есть добрые люди, а не только…

– Лиль… – она пытается что-то сказать, но я решаю сбавить обороты и закрыть тему, потому что чувствую, как сжимается горло от нахлынувших эмоций.

– Ладно, все, – поднимаю руки. – Как твои девочки? Практику проходят тоже?

– Ага. Извелись уже все.

– И моя так же. Ты путевку получила в лагерь?

– Нет еще, – она фыркает со смешком. – Но учитывая, что уже середина июля, вряд ли дадут.

– А я думала, что я одна не получила, – посмеиваюсь вместе с ней.

– Ну, тут опять же два варианта: либо отдали нуждающимся и проходящим по бюджету, либо поедут отдыхать детки администрации.

– Блин, я бы и на своей машине поехала с Гришкой и Волошиными, но у них еще толком никто не работает в мастерской, а деньги надо вернуть вложенные, и уже потом в плюс работать.

– Это дело такое. Витька обещнулся твоему звякнуть.

– Совсем туго у них там?

– Ага. Начальство, как сменили, так каждый день что-то меняется. Устали уже все. Подумывает уйти. Я и сказала, чтобы шел к вам туда.