Спустя месяцы стало ясно, что мы превратились в типичных родителей-новичков. Я и Джордж, восхищаясь каждой незначительной вехой развития, ворковали над всеми причудами милого и озорного сына. Мы были уверены, что они указывали на его светлое будущее. С наслаждением наблюдали, как он часами качается в подвесном надувном кресле, никогда не закатывая истерик и не скучая. Смеялись, когда громче других детей стучал на игрушечном барабане. Храбрый мальчик даже не вздрогнул, когда ему делали прививку. Наш маленький Коул становился яркой личностью.

Мы были оптимистами, но иногда возникал вопрос: «Что же с мальчиком не так?» Звук сирены на детской площадке вгонял его в мини-транс. Если мимо проезжала машина «Скорой помощи», он останавливался на вершине горки, бессмысленно глядя в пространство, пока позади толпились другие дети. Я часто звала сына по имени и махала рукой перед его лицом, но не получала ответа. «Это немного странно», – думала я, но быстро отгоняла от себя такие мысли. Может быть, Коул просто рассеяннее, чем другие дети.

Сын сказал «мама» и «папа» уже в шесть месяцев, а первое предложение – в четырнадцать. Он полюбил книги и языковые тренировки. Но казалось, что Коул забывал каждое выученное слово, как только его произносил. Иногда говорил «вода», прося попить, но потом мы не слышали это слово месяцами. Мальчик лишь протягивал чашку и «мычал». Мы говорили, что не понимаем его, а он все больше расстраивался.

Когда Коулу исполнилось восемнадцать месяцев, мы пошли к педиатру. Он посоветовал подождать, что будет дальше. Мы доверились эксперту. Однако в два года Коул произносил лишь семь слов. Теперь педиатр посоветовал пройти обследование у частного специалиста по расстройствам речи. Нам стало чуть легче от того, что опасения подтвердились, но ужасное чувство осталось. Мы понимали, что с ребенком на самом деле что-то не так, но не знали, насколько все плохо. Нас угнетали советы друзей и родственников в духе: «Не волнуйтесь, он заговорит, когда будет готов», «Мальчики всегда начинают говорить позднее, чем девочки», «Эйнштейн заговорил поздно и оказался гениальным».

Логопед сказал, что сможет принять Коула лишь через четыре месяца. Я не знала, что делать. Может, не волноваться и подождать? Вдруг мальчик действительно лучше заговорит? В отчаянии я написала на онлайн-форум, полагая, что у кого-то такой же ребенок. Мне ответила одна мама, которая убеждала проверить Коула по федеральной программе. В ее рамках каждый штат дает возможность бесплатного или недорогого обследования детей в возрасте до трех лет с подозрением на задержку развития. Осмотр длится пару часов, на нем оценят и другие навыки ребенка. Та женщина убеждала в том, что ребенку это покажется игрой, где его тормошат и развлекают незнакомцы. Она обещала, что я выйду оттуда со спокойной душой и уверенностью, что мальчик развивается нормально. И что после этого могут приезжать к нам домой и бесплатно заниматься с ребенком, нервная система которого еще настроена на обучение. Был лишь один минус: а что, если я окажусь в глупом положении из-за своего беспокойства?

В итоге мы с Джорджем записались. В назначенный день немного нервничали, хотя Коул явно получал удовольствие, демонстрируя свои навыки трем профессионалам: эрготерапевту, специалисту по оценке образовательного уровня и логопеду. На нас обрушился шквал вопросов о развитии и привычках мальчика. Мы еще больше разволновались после того, как врачи яростно застрочили в своих блокнотах. Почему же им так важна любая деталь поведения Коула – от возбужденного хлопанья в ладоши в душе до плача и настаивания на долгих, крепких объятиях, пока его вытирают полотенцем? Разве что он всего лишь немного… необычный.