16 Сцены такого рода повторялись неоднократно. Однако на этот раз тон был более резким и настойчивым; упор на «лжи» выдавал нечто совершенно особенное, чего родители не понимали. Более того, поначалу оба придавали слишком мало значения спонтанным высказываниям ребенка. Таковы общепринятые (ex officio) правила воспитания. Обычно мы мало прислушиваемся к детям в любом возрасте; во всем существенном мы относимся к ним как к non compos mentis[7], а во всем несущественном дрессируем их до автоматического совершенства. За сопротивлением всегда кроется вопрос, конфликт, о котором мы достаточно скоро услышим в другое время и в других обстоятельствах. К несчастью, в большинстве случаев мы забываем связать услышанное с сопротивлением. Так, например, в другой раз Анна задала матери серию непростых вопросов:

17 Ответ матери снова показывает, на что нацелен вопрос девочки[8]. Очевидно, Анна хотела бы иметь ребенка и нянчить его точно так же, как это делала няня. Откуда у няни взялся ребенок, абсолютно ясно; таким же способом могла бы его заполучить и Анна. Почему же тогда мама не стала просто няней – иными словами, откуда у нее появился ребенок, если он достался ей не так, как няне? Анна могла бы получить ребенка так же, как няня, но что ждет ее в будущем – будет ли она похожа на свою мать с точки зрения детей, и если да, то каким образом это осуществится? – совершенно непонятно. Отсюда и вдумчивый вопрос: «Я буду не такой, как ты?» Буду ли я другой во всех отношениях? История с аистом, очевидно, никуда не годится; теория умирания лучше, стало быть, человек обретает ребенка так, как, например, обрела его няня. Этот естественный способ, безусловно, подходит и для Анны. Но как быть с матерью, которая не няня, но все же имеет детей? Рассматривая вопрос с этой точки зрения, Анна спрашивает: «Почему ты не няня?» – имея в виду: почему ты не получила своего ребенка простым, естественным образом? Этот своеобразный косвенный способ задавать вопросы типичен и может быть связан с туманным пониманием проблемы; в противном случае нам придется допустить некоторую «дипломатическую расплывчатость», продиктованную желанием уклониться от прямых расспросов. Позже мы найдем доказательства этой возможности.

18 Таким образом, Анна сталкивается с проблемой: «Откуда взялся новый ребенок?» Его не принес аист; мама не умерла; мама не получила его таким же образом, как няня. Анна уже задавала этот вопрос раньше; в ответ отец сообщил ей, что детей приносит аист; но это определенно не так, на сей счет она никогда не заблуждалась. Следовательно, папа, мама и все остальные лгут. Это легко объясняет ее недоверчивое отношение при родах и упреки в адрес матери, а также элегическую мечтательность, которую мы приписали частичной интроверсии. Теперь нам известен реальный объект, от которого любовь отняли ввиду отсутствия цели: она была отъята у родителей, которые обманули ее и отказались говорить правду. (Чем может быть то, о чем нельзя говорить? Что вообще происходит? Таковы вопросы в скобках, которые девочка позже сформулировала для себя. Ответ: должно быть, это что-то такое, что желательно скрыть; возможно, что-то опасное.) Попытки заставить мать говорить и вытянуть из нее правду с помощью хитрых вопросов не увенчались успехом; сопротивление наталкивается на сопротивление, и любовь интроецируется. Естественно, способность к сублимации развита у четырехлетней девочки еще слишком слабо, чтобы оказать более чем симптоматическую услугу; как следствие, ей приходится прибегнуть к другой компенсации, а именно к одному из инфантильных способов добиться любви силой, предпочтительно плачем и зовом матери по ночам. Этот способ усердно практиковался и использовался на первом году жизни. Теперь он возвращается, но, в соответствии с возрастом, становится более мотивированным и сопряженным со свежими впечатлениями.