Разве такое бывает?.. Наталия Воскресенская

О НАДЕНЬКЕ ЧЕРНЫШОВОЙ – НАЧИНАЮЩЕЙ ПИСАТЕЛЬНИЦЕ

Сначала мне надо поведать вам, дорогие читатели, как Наденька Чернышова пришла к мысли, что ей необходимо заняться сочинительством. Поверьте, это было очень необычно, как необычны все её предшествующие начинания. Кстати, наслаиваясь одно на другое, они и составляли вехи Наденькиной жизни. Так вот, как-то раз, катаясь на лыжах в лесу, встретила она юношу. Нет-нет. Не так было дело. Встретила она, катаясь на лыжах в лесу, сотрудника предприятия, на котором работала уже несколько лет. Был он со своим сыном. И, странное дело, этот длиннющий и нескладный юноша, стоящий на таких же длинных лыжах, вдруг после Наденькиных и папиных приветствий, так неожиданно и говорит:

– Много вами наслышан.

Наденька отвечает:

– Да неужели?! Чем же я могла поразить ваше воображение?

– Говорят, вы разносторонне развита. Это сейчас большая редкость.

Наденька, конечно, не стала отрицать, но и соглашаться было неловко.

Попрощавшись, лыжники разъехались в разные стороны, каждый по своей лыжне. Сын, конечно, с папашей. Однако Наденька поймала себя на мысли, что после этой встречи у неё сразу поднялось настроение; чем-то понравился ей юноша; своей лучезарностью что ли.

Как ни странно, через несколько дней Наденька встретила лесного юношу на работе. Почему-то раньше она его никогда не видела, а может, просто не обращала внимания. Разговорились. Оказалось, он бредит сочинительством стихов, не спит из-за них по ночам, а отсыпается днём. И если когда и появляется на работе, сотрудники воспринимают это как видение. После года общения с такой неординарной личностью, Наденька начала чувствовать, что микроб сочинительства проникает и в неё. Накапливаясь в колонии, эти жизнелюбивые создания разбередили давно не менявшую увлечений и успевшую задремать в однообразии бытия Наденькину душу.

И вот с приходом весны, нахлынувшие на Наденьку Чернышову чувства обновления, смешавшись с уже размноженными необычными микробами, заставили её выдать первое сочинение. И не на листик или два, а на целых восемнадцать листов. Наденька, конечно, тут же отослала его в редакцию; ей, конечно, вскоре его возвратили. Но процесс брожения продолжался, и его нельзя уже было остановить. Рассказы выливались на бумагу бурным потоком. Наденька только удивлялась, откуда они берутся, но потом догадалась, что это плоды её увлечений. Не подумайте, что тех, которые я не имела в виду, а совсем других: спорт, музыка, путешествия и вытекающие из всего этого встречи, характеры, ситуации – всё это давало материал для Наденькиных рассказов.

Вскоре ей стало не хватать контакта с такими же одержимыми. Был, конечно, юноша-поэт, но им овладевали ещё и другие увлечения, как раз те, которые присущи в пору юности. Он бы увлекся и Наденькой, тем более находил её очень привлекательной, но был моложе её, и это смущало поэта. К тому же он настолько редко появлялся на работе, что их беседы, хоть и взахлеб, носили слишком эпизодический характер. И вот тут Наденька прознала, что в Москве существуют литературные объединения и направилась как-то вечером в ближайшее. Уселась, как мышка, в уголок и начала прислушиваться, что это за организация такая. Первое, что её поразило – это руководитель группы прозаиков. До чего же хорош, ну прямо классический образец красоты человеческой. Деликатный, тактичный, одухотворённый. Похожий ни то на Иисуса Христа, ни то на Чайковского. А говорит как! Заслушаешься. И всё о литературе, о писателях.

После пятиминутного перерыва, когда все пошли курить, и Наденька сидела почти одна, началось ещё интереснее, каждый наперебой рвался читать свои произведения. Сколько людей – столько произведений, а некоторые норовили всучить несколько. Дошла очередь до учительницы. До этого она всё шикала по сторонам да грозила пальцем немного странному, как успела заметить Наденька, субъекту Славе. Обеспокоенный, что ему не удастся прорваться через плотную стену чтецов, Слава нервно теребил исписанную мелким почерком толстенную тетрадь. В конце концов, так оно и получилось. Лишь только закончилось обсуждение произведения учительницы, а она писала детские рассказы, Слава рванулся в бой. Но не тут-то было… Наверное, все, кроме Наденьки, уже знали маразматический характер его сочинительства и поэтому старались, хотя и в деликатной форме, оттеснить его выступление. Поняв, что к нему применяют насилие, Слава нахлобучил на голову шапку и, пробурчав что-то напоследок, направился к двери. Всем стало не по себе, люди-то все-таки культурные. Послышались крики, сначала неуверенные, потом настойчивые: «Слава, вернись! Слава, просим!» И под аплодисменты смягчившихся писателей Слава стал читать свой очередной… как это сказать… произведение. Хорошо, что упросили его. Вот уж насмеялись! Сюжет вроде прост. Полюбил парень девушку, а негр отбил её. Парень, естественно, ходит в тоске и ярости. И увидев однажды свою любимую на улице с чернокожим, им овладевает непреодолимое желание набить негру морду.

Началось обсуждение.

– Расизм, да и только,– высказывали своё мнение выступавшие.

Слава бурно возражал:

– Никакой это не расизм. Парень поступил бы так с любым другим.

– Н-да,– промолвил после некоторого раздумья руководитель. И куда же ты хочешь направить свой рассказ? Может быть в «Дружбу народов»?

– Всё!– вскочил Слава, натягивая шапку.– Не буду больше читать.

– Ну, успокойся, успокойся,– уговаривал Славу руководитель.

Слава сел, снял шапку, постепенно стал остывать.

Дошла очередь до Вали. Она оказалась на редкость энергичной особой и прочитала подряд аж три рассказа. Валя сочиняла исключительно фантастику. Да такую, что Наденька вдруг почувствовала, как мозги у неё стали приходить в неестественное движение и закручиваться шпагатом. В центре внимания одного из Валиных умопомрачительных произведений была героиня, пришедшая в гости к своему любовнику, а утром обнаружившая, что он не достает ногами до пола. Она, конечно, сначала удивилась, но потом догадалась, что его необходимо как-то приземлить и принялась привязывать к его ногам гири. Зачем она всё это проделывала, никто из присутствующих не понял. Не поняли и той ситуации, почему муж её, увидев вернувшуюся по утру домой без юбки, в одних колготках жену, не выразил удивления, а только заботливо поинтересовался, не голодна ли она. Обсуждение велось около часа. От одной трактовки переходили к другой. Валя при этом молчала, она вовсе не собиралась расшифровывать замысел. И когда многочисленные версии были исчерпаны и все, умолкнув, смотрели на раскрасневшуюся Валю воспаленными от мучительного вдумывания в сюжет глазами, слова попросила учительница. Её речь я привожу почти полностью.

– Прошу тишины,– строго сказала она.

Воцарилось полное безмолвие. Даже находящийся в постоянном возбуждении Слава закусил удила. Она продолжала:

– У нас тут в объединении принято почему-то в основном хвались автора, заслуживает он того или нет. Но то, что я сейчас скажу, будет чистой правдой, правдой от всей души.

В предчувствии чего-то важного все затаили дыхание.

– Валя – это талант,– убежденно сказала учительница.

– Да ну!!!– вырвалось у изумленного руководителя.

– Да-да. Я не побоюсь этого слова. Она талантлива. И её нельзя обсуждать и анализировать. Её надо принимать целиком, как она есть. А кому не дано понять… Ну что ж, тот ничего и не понял, и не для таких она пишет.

Руководитель смутился и слегка покраснел, остальные как-то странно заерзали.

– Когда я слушаю Валю,– вдохновенно продолжала учительница,– я ощущаю, будто меня подключили в электрическую сеть. Заряд тока прошивает меня, когда я слушаю талантливые рассказы Вали.

После такого выступления уже трудно было что-либо возразить…

Кроме Вали в жанре фантастического рассказа писал и Боря.

Свои сочинения он зачитывал почти на каждом собрании литобъединения, столько много их было. В отличие от Валиных рассказов с чисто бытовыми сюжетами, рассказы Бори были насыщены, прямо-таки нашпигованы техникой. Его научная фантастика заходила очень далеко, в будущие века. Однажды Боря написал фантастический рассказ о металлическом человеке с программным управлением, у которого где-то внутри что-то заклинило, и он стал говорить только правду: везде и всюду, при любых обстоятельствах. Воодушевленный одобрительными отзывами слушателей, Боря решил направить свой рассказ в печать. Результат был ошеломляющ: рассказ опубликовали, а главного редактора сняли.

Наденьке Чернышовой нравилось литобъединение: своим накалом страстей, острыми ситуациями, и она стала посещать его регулярно, раз в две недели. Но читать свою писанину, а тем более критиковать других, пока не решалась. Слушала Наденька продолжительные дебаты и думала, какая же она тёмная, никак не поймёт, о каких писателях они спорят, чьи произведения называют. Она с жадностью впитывала информацию об интригах в литературных кругах и в точности пересказывала всё это сотрудникам на работе. Они слушали необычные сведения с раскрытыми ртами и удивлялись Наденькиному окружению.

После очередного занятия литобъединения, наслушавшись чтецов с их рассказами на всевозможные темы и безо всяких тем, Наденька твердо решила, что всё это чепуха, и её рассказы ничуть не хуже, а, скорее всего, даже лучше. Так чего скрываться, бояться, надо читать. Однако решиться на чтение ещё мало. Надо было прорваться через крепкую стену чтецов. На трёх занятиях это сделать не удалось, на четвертом ей повезло – прорываться было не через кого: из-за сильных морозов приехало только несколько человек. Первой выступала Полина. И на этот раз, как и во все предыдущие её приезды, рассказ Полины был очередной притчей об её одиночестве и о том, что произошло с ней за последние две недели между занятиями; какие звонки раздавались в её квартире, и как она отбивалась от домоганий навязчивых ухажёров. Все хвалили Полину. За ней выступала маленькая, чёрненькая, нервозного типа Таня. Сочиняя очередной рассказ, она придерживалась твердого правила: как можно глубже упрятать содержание, оставляя возможность додумывания. В конце концов, ей это удавалось, но что-либо понять в её рассказах было уже невозможно. Наконец, дошла очередь и до Наденьки. Она страшно волновалась: первое в жизни чтение своего произведения, да где – перед такой аудиторией, перед спецами… Прочитав дрожащим голосом свой любимый рассказ, казавшийся ей необыкновенно трогательным и глубоким, Наденька стала ждать оценки. Была полная тишина.