Потом нас ведут по длинному коридору в помещение, на двери которого висит табличка с надписью «Таможенная служба Великобритании».

– Почему мы не встали в очередь с другими пассажирами? – спрашиваю я Джорджиану, пока мы пытаемся угнаться за мужчинами.

– Может быть, деятелей искусства пропускают отдельно, – неуверенно отвечает она.

В комнате нас встречают несколько мужчин за длинной стойкой, одетых в униформу и белые перчатки, с суровыми выражениями на лицах. Норман болтает о чем-то с Оскаром, встав в начало очереди, но их прерывают.

– Парень, – один из мужчин в униформе тычет пальцем в Оскара, – положи сумку на стол и открой.

Разговор резко обрывается. Это слово – «парень» – пропитано хорошо знакомым презрением. Наши товарищи по группе напрягаются. Мы с Джорджианой машинально хватаемся друг за друга. У нас чутье на неприятности.

Британские таможенники роются в наших чемоданах, сумках и кейсах с музыкальными инструментами.

– Выверните карманы.

Члены группы подчиняются.

– У вас есть при себе что-нибудь запрещенное?

– Вы всем задаете этот вопрос? – интересуется Норман ледяным тоном. Проверка перестала быть рутинной.

– Неужели это обязательно? – добавляет Оскар, но таможенники его игнорируют.

Норман спрашивает:

– Почему вы не досматриваете багаж других прилетевших американцев? Только у негров.

Я делаю шаг вперед и кладу свою сумку на стойку, но один из таможенников поворачивается и шепчет что-то на ухо другому.

– Вам придется пройти личный досмотр.

– Что? – громко говорит Джорджиана. – Что вы собрались с ней делать?

– Вам тоже, мисс.

Норман немедленно подходит ко мне.

– Что вам нужно от этих женщин?

Меня всю трясет. Мы проделали такой долгий путь и столкнулись с подобным отношением. Мое сердце разбито, и мне хочется брызгать слюной от злости.

– Хотят их обыскать, – шепчет Оскар.

– Концерты отменяются! – кричит Норман. – Если нас встречают таким образом, мы отменим концерты. Все до последнего.

Он закрывает оставшиеся на стойке сумки, чемоданы и кейсы. Потом раздает вещи владельцам.

– Идемте. Идемте отсюда.

Из кабинета позади выходит еще один таможенник и подходит к Норману, подняв руки в извиняющемся жесте. Они отходят в сторону на пару минут, после чего нас выпускают из таможенной службы.

Хотелось бы мне сказать, что Норман всегда сохраняет спокойствие. Но, где бы мы ни столкнулись с тенью Джима Кроу[10], он всякий раз выходит из себя. Я этому рада. Самой мне не под силу закатить скандал. Я слишком много повидала. К тому же Норман – белый, он может публично возмутиться из-за дискриминации и предрассудков. Неграм это не позволено.

Европейские гастроли «Джаза в филармонии» охватывают двенадцать городов. Неделю спустя мы прибываем в Осло, столицу Норвегии, и выступаем в набитом битком концертном зале «Виктория».

«Потрясающе!», «Бесподобно!», «Невероятно!» – кричат нам зрители. Уходя со сцены, мы не можем с ними не согласиться. Что за вечер! Что за прекрасный вечер!

После выступления я сижу на обитом бархатом табурете в своей персональной гримерке. Я одновременно возбуждена и измотана, но это приятная усталость – та, которая приходит после феноменального выступления. Я чувствую себя всесильной, как стихия, пока не замечаю свое отражение в зеркале и не ахаю.

Моя подводка размазалась, а от тонального крема и вовсе ничего не осталось – я стерла его на второй песне, тогда же мои локоны распрямились из-за пота. Не осталось ничего, что смягчало мои черты. Я похожа на мокрое кухонное полотенце.

Стук в дверь. Это Джорджиана.

– Да, золотце. В чем дело?

Дверь открывается. Джорджиана заглядывает внутрь, но не входит.