), нормативного текста для многих поколений суфиев и различных тарикатов, обращает внимание на неразрешимый парадокс, c которым сталкиваются отрицатели знания и разума: такое отрицание должно опираться на знание, чтобы иметь хоть какую-то ценность.

В главе «О тех, кто отрицает познание» он пишет о секте еретиков, связанных с суфизмом: «Они говорят: поскольку ничего познать нельзя, то отрицание знания более совершенно, чем утверждение. Такая позиция происходит от глупости и скудоумия. Отрицание знания должно быть следствием либо знания, либо незнания. Но знание не может отрицать знание, и потому лишь неведение может отрицать знание, и это неведение сближается с неверностью и фальшью, поскольку нет сходства между неведением и истиной. Такой взгляд противоречит взглядам всех суфийских шейхов, но обычно приписывается всем суфиям, в особенности теми людьми, кто знает об этом понаслышке и принимает услышанное на веру»[49].

Дервишу необходимо учиться и получать знания: «…по мере того как его знание становится совершенным, открывается реальность»[50].

Как пишет ал-Газали, «Призывающий к [следованию] безусловной традиции с полным отказом от разума – невежда (джахил)…»[51]

С точки зрения современного иранского исследователя суфизма Али Амининежада, мистицизм и рациональность необходимо дополняют друг друга: «Как правило, преподносят и насаждают мысль о том, что мистицизм ('ирфан) и мистики ('арифан) являются противниками разума […] Но действительность выглядит по-иному. Мистики не только признают правильность и достоверность разума и рационального метода, но еще и в своих произведениях широко пользуются различными рациональными подходами […] Хотя особым методом мистиков при постижении теоретических и подвижнических познаний является созерцательный метод, тем не менее, они считают достоверными также и доводы разума, особенно когда разум освобождается от незначительных аспектов и от путей иллюзии и освещается лучом сердца»[52]. Это возвращает нас к мысли, что интеллект, хотя и может служить нафсу у обычного человека, у того, кто идет по духовному пути, становится слугой сердца и любви.

Титус Буркхардт пишет о распространенности мнения, «что только те суфии, которые выражают позицию любви, являются подлинными представителями мистического аспекта ислама». По его мнению, подобный взгляд «поддерживается неправомерными критериями». В исламе и исламском мистицизме «на любом уровне у познания неоспоримый приоритет». Само противопоставление любви и знания основано на недоразумении: «Познание Бога всегда рождает любовь, а любовь предполагает познание предмета любви, даже если это познание может быть исключительно опосредованным и отраженным»[53].

Без знания и любовь ущербна. Более того, любовь к Богу есть результат знания.

Руми пишет о любви и гнозисе:

Благодаря любви горькие вещи
становятся сладостны;
посредством любви кусочки хлопка
становятся золотыми;
Благодаря любви винные осадки
обретают чистоту;
Благодаря любви боль
становится исцелением;
Благодаря любви мертвые
становятся живыми;
Посредством любви царь
становится рабом.
Более того, эта любовь
является результатом знания:
Когда это дурак с его тщеславием
сидел на таком троне?
Когда это было,
чтобы недостаточное знание
порождало такую любовь?
Недостаточное знание порождает любовь,
но только для того, что безжизненно.
Недостаточное знание не может различать:
поэтому в силу необходимости
оно считает молнию солнцем.
Джалаладдин Руми. Маснави, ред. Никольсона, II, 1529–1533, 1335.

Даже борьба с разумом и его созданиями требует развитого ума, как пишет Ж. Батай: «Лишь разум во власти сломать свое творение, низвергнуть то, что он же воздвигал… Без поддержки разума нам не дойти до “сумрачного пыла”»