Я привстаю с подушек.

– Долговременное?..

Он понимает, что заинтересовал меня, и на этот раз улыбается терпеливо.

– Двор нова-короля состоит из пятидесяти одного Дома. На протяжении веков они делились и сливались, но ни один из них не был разрушен. Никогда. Видишь ли, король этого не допустит: Дома – источники его власти. Они вращаются на его орбите, подобно планетам, обеспечивая его, как он обеспечивает их.

– Все это я знаю… – голос подводит меня, а незнакомец продолжает:

– Полагаю, тебе известно и о Кубке Сверхновой?

Я моргаю один раз. Кубок Сверхновой – турнир всех турниров Станции, его проводят раз в десятилетие. При всем невежестве даже мне известно: Дому, выигравшему Кубок Сверхновой, король особенно благоволит, а его благоволение означает власть, деньги, влияние, – все то, ради чего благородные без конца плетут интриги и всаживают ножи друг другу в спину, подносят победителю Кубка Сверхновой на серебряном блюде. Дом Отклэров и его наездник, мой отец, одержал победу в прошлом десятилетии, и я выросла, видя стяг этого Дома в каждом районе и его неприкрытое вымогательство и грабеж на каждом углу. Более влиятельные Дома участвуют в Кубке Сверхновой, чтобы упрочить свое положение на следующие десять лет, менее влиятельные – чтобы подняться над остальными, но, так или иначе, участвуют все.

Не может быть, чтобы этот Дравик…

– Синали, я хочу, чтобы ты выступила на Кубке Сверхновой в качестве наездницы моего Дома. Взамен я помогу тебе разрушить Дом Отклэров.

Мое сердце чуть не выпрыгивает из горла.

– Н-навсегда?

– Их забудут. Их деяния, история, заслуги – все будет уничтожено.

Он спятил. Новичку ни за что не победить в этом турнире. Никто, кроме короля, не в силах уничтожить благородный Дом. Глядя мне в глаза, Дравик протягивает руку. Если он лжет, эта ложь обошлась ему баснословно дорого: оплата больничных счетов, сокрытие убийства моего Отца. Он идет на огромный риск, оставляя меня в живых. И если он говорит правду…

– Дом нельзя уничтожить, – упорствую я.

– План готов, – отвечает он так, будто это все объясняет.

– Не надо подавать мне надежду, сэр Дравик, – хриплю я. – Я хочу не надеяться, а умереть. Хочу упокоиться и снова увидеть свою мать.

Его взгляд наполняется болью, словно он увидел кого-то хорошо ему знакомого. Смехотворная мысль о полном уничтожении Дома Отклэров и даже памяти о нем на Станции искушает меня как золотой плод. Я колеблюсь, глядя на его протянутую руку. Последние полгода прикосновение к чужой коже не предвещало мне ничего, кроме боли. Я смотрю ему в глаза.

– Вы можете пообещать мне успокоение?

Писк аппаратуры замедляется, сердце замирает в ожидании ответа.

– Когда все будет сделано, – отзывается он, – обещаю выполнить твое желание.

Непреложная правда.

Я протягиваю руку и касаюсь его мягкой ладони своей мозолистой.

Novīcius ~a ~um, прил.

1. новый, свежий

Ось, где живут благородные, медленно вращается в центре кольца Станции, постепенно приближаясь и разрастаясь в окне ховеркара Дравика. Негромкий гул двигателя отгораживает нас от шума сотни ховеркаров, несущихся потоком по оранжевой ленте твердосветной магистрали. Водительские места пусты: ховеркары программируемые.

– Никогда прежде не ездила на ховеркаре, – говорю я. – Всегда только в вагонах общественной подвесной дороги.

– Полагаю, отныне в твоей жизни многое будет случаться впервые, – усмехается Дравик, сидя напротив меня и держа на коленях трость. На лбу под челкой мышиного оттенка у него нет сияющего ультрафиолетом венца, символа благородных, зато он обладатель личного ховеркара – очень дорогого, если судить по внутренней отделке, серебряной с бледно-голубыми лилиями. Гладкость тонкого льняного блио, которое он принес мне вместо больничной рубашки, ласкает кожу – мои туники из мешковины не идут с этой одеждой ни в какое сравнение. Шерстяная шаль широкая, в ней нет ни дырки, проеденной молью. И ботинки из мягкой кожи пришлись