Погода снова испортилась. Мелкий и нудный осенний дождь впитывался в не успевший просохнуть гусарский ментик. Ветер усилился. Черные мрачные тучи низко нависли над лагерем. Темнело! Сероватая австрийская грязь чмокала под копытами лошадей. Шумел деревьями редкий лесок. Сидевшие у костра четверо солдат живо вскочили, завидев офицеров.

– Садитесь! – благосклонно разрешил Рубанов. – Кто такие?

– Пяхота мы! – вскинулся маленький конопатенький солдатик с огромными оттопыренными ушами и в длинной, до земли, шинели.

– Пяхота! – передразнил Рубанов, с пренебрежением глядя на солдата. – Сам вижу, что пехтура, а какого полка?

– Дядя, какой мы полк?.. Опять позабыл, – сконфузился солдатик, растерянно оглянувшись на седоусого пожилого капрала, в одной белой рубахе сидевшего у костра.

Тот не спеша поднялся, неловко выронив ложку из крепких рук.

– Шастой пехотный полк его ампираторского величества, – доложил он, недоброжелательно глядя на приезжих офицеров: «Шляются, бездельники, и поесть не дают».

К гусарам подошел пехотный капитан и тихо поздоровался.

– Господа, милости прошу к шалашу, – кивнул куда-то в темноту, стараясь скрыть раздражение от дождя, грязи и непрошенных гостей.

Рубанов, почувствовав его настроение, обиделся, и неожиданно в нем взыграло чувство гордости за себя и свой кавалерийский полк. С пренебрежением, свойственным щеголеватым гусарам и коннице вообще, к другим родам войск, он с язвительной учтивостью отказался, в придачу понизив капитана в звании.

– Извините, господин поручик, и благодарю за столь щедро предлагаемый ужин, но мы спешим-с. – Поворачивая коня, брызнул грязью в пехотинцев.

«В мое бы вас подчинение, – уходя к себе в палатку, мечтал пехотный капитан, – с вас бы быстро спесь сошла после нескольких пеших переходов, а то важные какие! Я тоже офицер и дворянин…» – Сел на необструганный пенек и зябко запахнул сырую шинель. Вода, скопившаяся в центре намокшей палатки, по капельке просачивалась внутрь и попадала на ящик, заменявший стол.

– Сенька! Подавай ужинать, – притопнув сапогом по перемешанной с соломой грязи, закричал денщику.

– Право, это смешно, ротмистр, – с усталой укоризной выговаривал Голицын.

– Совершенно с вами согласен, князь, но как эту пехтуру не уесть… ставят из себя черт знает что. Царица полей! Посадить бы их на коней, то-то хороши бы были. Откеда мы, дядя? – вспомнил молодого солдатика и рассмеялся. – Пскопские мы! – развеселился сам и рассмешил князя Рубанов. – Пяхота, одним словом!

Вокруг них носились солдаты шестого пехотного – кто с охапкой дров, кто с котелком, кто в шинели, кто в одной рубахе. Лагерная жизнь текла своим чередом.

Рубанов, как недавно его поручик, с наслаждением втянул в себя дым костров.

– Красота! – с удовольствием разглядывал эту суету.

В одном месте солдаты, радостно крестясь, опрокидывали в рот порцию водки и, блаженно жмурясь, закусывали кашей.

«Как мои там? – забеспокоился ротмистр. – Привезли чего-нибудь или нет? Да конечно, привезли… гусары все-таки!»

Этот балаган, на военном языке именуемый лагерем или биваком, неожиданно успокоил его, вернул утраченное за дни отступлений хорошее настроение.

– Позже съезжу, перед капитаном извинюсь! – неожиданно вслух решил он. – Приглашу в карты поиграть или цыган послушать…

А дождь все лил и лил.

«Зря плащ не взял», – поежился Рубанов.

– Князь! А вы заметили, что дожди здесь необычайно противны?.. Я полагаю, что такие дожди идут только в Австрии. В России дожди благородные, – развивал он понравившуюся тему по дороге к своим, – …грибные, ягодные душистые… – закатил глаза, – словом, русские дожди… Помните, князь?