– Слава богу, уносятся отсюда, – сказала самой себе Анка. Стоя в ситцевой ночной рубашке, она почувствовала прохладу, поёжилась и снова нырнула в неостывшую постель. Но уснуть не смогла. Перед её глазами возникла страшная картина расправы над Настенькой.

Убит муж… Остались трое детей… Настенька и Степан были такими же сиротами, как и она с Басилём. Теперь их детей забрал Денис Иванович, что он с ними будет делать? Почему не отдал мне старшенькую? Сказал, мол, не надо их разлучать. Может, и в самом деле не стоит разлучать сироток. Младшая, глупая, ещё ничего не понимает, а Маната уже соображает, жмётся к старикам, плачет украдкой. Ласковая Маняшка, не дай бог, заикой останется на всю жизнь. И надо же было такой беде случиться.

Гордой, непокорной была Настенька.

«Если бы не дети малые, пошла бы на фронт, мстить за мужа», – не раз говорила она, и глаза её загорались каким-то страшным гневом, – вспоминала Анка.

«Проклятые! Растарахтелись! Летят куда-то, саранча окаянная. А ведь на самом деле фашисты наши кровники. «Канглы», – вспомнила Анка татарское слово. Именно так их и назвала Настенька, когда вышла с топором в руках, чтобы преградить им путь в свою хату…

Уже совсем рассвело. Надо встать, помочь Дарье Даниловне. Одной ей не управиться с тремя детьми, не молодая ведь.

Анка быстро оделась, прибрала кровать и вышла во двор. Глянув в сторону соседского дома, увидела входящую в сарай Дарью Даниловну Анка хотела направиться к ней, но передумала. Подойдя к плетню, глянула на улицу, никого не увидела, а шум, который разбудил её, доносился откуда-то издалека. И куда этих дьяволов чёрт понёс!

Вернулась Анка во двор, подошла к лестнице, которая так и стояла с вечера приставленной к стене, поднялась на крышу. Окинула взглядом дорогу, которая вилась в стороне от широкого лога, по склону которого раскинулись станичные хаты. Пожухлая листва деревьев на рассвете казалась посвежевшей. Померкшие далёкие звёзды и луна, похожая на погасший выщербленный плафон, ещё не покинули посветлевшего неба. Со стороны горной гряды, подёрнутой лёгкой голубой дымкой, веяло прохладой. С выжженных солнцем степей и камышовых плавней Терека тянуло влагой, доносились запахи пряных трав – чабреца и горькой полыни, люцерны. Но этот знакомый с детства степной аромат перекрывал запах гари.

Анка увидела в золотом ореоле восходящих лучей солнца огненные шары и причудливые петли, которые тут же гасли, превращаясь в чёрные дымовые облака. С той же стороны доносился грохот орудий и, подобный глухому стону, гул потрясал, казалось, всю вселенную. Шли бои под Моздоком и на подступах к Малгобеку. В том направлении и мчались мотоциклисты.

Всего лишь до полудня пребывала в состоянии относительного покоя станица, оставленная врагами. А когда солнце достигло зенита, гнетущая тревога вновь вернулась в сердца станичников. И как было не беспокоиться, если со стороны Нальчикского шоссе вновь потянулась чёрная лента вражеских войск, с гулом моторов и грохотом. Это были колонны большегрузных машин. В одних, крытых брезентом, ехали солдаты, в других, под маскировочными накидками, были ящики, мешки, прочий груз. В середине колонны двигались лёгкие вездеходы, предназначенные для командующего и начальствующего состава, а позади – санитарные машины. И наконец, замыкали движение грузовики с автоматчиками. Колонну эту Бог не пронёс мимо, несмотря на желание и мольбы станичников.

Она тоже остановилась на окраине станицы. Лишь несколько головных машин с солдатами в железных касках и с автоматами в руках направились к центральной улице, остановились на площади, где стояли здания правления колхоза и станичного Совета. Казаки, завидев непрошеных гостей, попрятались по домам. Напрасно пытались пришельцы собрать казачий сход. На зов глашатая вышли только несколько человек да дед Игнат, который представился старостой, избранным при «первом пришествии», как он изволил заявить.