Когда дед Игнат услышал своё имя, предлагаемое на должность старосты, он не на шутку испугался. Робко выступив вперёд, заговорил:

– Да што ж вы это, люди добрые? Разве я сгожусь для такого сурьёзного дела?

– Господин Прохоров, а почему бы вам и не согласиться, коли этого желают ваши соплеменники? – обратился к деду Игнату переводчик.

– Хворый я, господин начальник. Сверху вроде бы ничего, а внутрях испортился малость, не сгожусь.

– Да что ты, дед Игнат, да ты у нас джигит настоящий, сто вёрст на коне без седла отмахать сможешь, – выкрикнула одна из вдов-казачек.

– Вот видите, господин Прохоров, и представители от мужчин, и представители от женщин желают именно вас, – не отступал от старого казака переводчик.

Дед Игнат помолчал с минуту, а потом, повернув голову к стоящему рядом Чумакову, выпалил:

– Эх, Денис Иванович, зря грех на душу берёшь…

– Нет, Игнат Фёдорович, не зря, ты себе цены не знаешь. Да ты благодарить должен за доверие народа, – ответил Чумаков.

– Итак, казаки и господа, – продолжил переводчик, – с сего часа господин Прохоров Игнат Фёдорович вступает в исполнение обязанностей вашего старосты, так что прошу любить и жаловать!

Так дед Игнат стал старостой.

В тот же день Игната принарядили в чью-то старую иностранную форму, вооружили для острастки испорченным «кольтом» и тут же включили в работу. На первых порах новоиспечённому старосте была поручена роль помощника квартирмейстера. Поскольку близился вечер, старосте было велено представить список самых добротных домов в станице и отвести туда на постой командующий и начальствующий состав немецкой части. Дед Игнат вначале взялся за поручение нехотя, но потом вошёл во вкус, в особенности после того, как хлебнул «хмельного зелья заграничного изделья», как он сам шутил, стал даже повышать голос на некоторых хозяев. К новенькому, светлому дому Настеньки Понамарёвой отвёл трёх немецких офицеров. Постучав в калитку, крикнул:

– Хозяйка, отворяй, принимай гостей!

Настенька долго не отзывалась. Калитка была заперта.

Тогда староста постучал сильнее. Наконец, не выдержав, женщина распахнула калитку и, держа обе руки за спиной, встала, загородив собой вход.

– Ты что, оглохла, что ли? – спросил староста.

– А ты, несчастный пьянчуга, спятил? Кого привёл? Мало того, что они убили моего Степана, так теперь и в дом его привёл немцев. Убирайся с ними ко всем чертям или я порешу их сама!

– Дурная ты баба, Настя, уйди от греха подальше.

– Не уйду! Не пущу их! Они мои кровные враги! И ты, предатель, убирайся с ними к такой-то матери!

Немецкие офицеры по грозному виду лица и дерзким ноткам в голосе поняли, что она отказывается подчиняться старосте.

Дед Игнат в нерешительности развёл руками, повернулся к немцам. Один из них, сделав несколько шагов вперёд, одним ударом ноги распахнул ворота.

Настенька с криком «Изверги!» подняла топор, который прятала за спиной, и ринулась на наглеца. Офицер едва успел отскочить и тут же, выхватив из кармана пистолет, всадил несколько пуль в грудь, в живот Настеньки.

Люди, успевшие прибежать из соседних дворов, застыли в ужасе. Настенька какое-то мгновение продолжала стоять с лицом, искажённым от гнева, держа высоко над головой тяжёлый топор. Но силы стали покидать её. Пальцы ослабли, тяжёлый топор накренился, рукоять выскользнула из рук. Словно подкошенная, она медленно опускалась на землю, не веря ещё, что приближается конец её недолгой жизни, обвела настороженным взглядом толпу. Побледневшие губы дрогнули, хотела что-то сказать, но кровь хлынула изо рта. Настенька, стиснув зубы, упала навзничь и, сделав несколько судорожных движений, вытянулась во весь рост поперёк входа. В её позе был немой крик: «Пройдёте только через мой труп!»