Ясно? Помнишь, Сережа, это когда люди в России с внутренним трепетом ждали конституцию, 1861 год, ждали какую-то свободу. Ну вот я и оттуда черпал разную информацию про Пестеля, Муравьева и всех этих псевдонародных бандюг – Стеньку Разина, Пугачева. Она, эта книга, в голове и в глазах до сих пор…

Директор нашей школы, а он как раз вел историю, говорит мне после экзамена:

– Витя, откуда ты все так хорошо знаешь?

Отвечаю:

– Есть у дяди Вани книга одна…

– Какая? Ну-ка, принеси мне посмотреть.

Я принес. Он посмотрел и говорит:

– Витя, ты еще маленький, ты еще многого не поймешь, я тебе не советую, чтобы ты эту книгу держал, чтоб ее показывал. Не нужна тебе эта книга.

А я хоть и маленький, но запомнил, как мы ходили, кружили с мамой у тюрьмы. Потому я все понял, когда мне директор начал говорить, что «книга останется у него, а когда я подрасту – обращусь к нему, и он сразу мне ее отдаст». Понял, что книга уйдет с концами. Так он и забрал ее, а она была изумительная – с яркими иллюстрациями, с гравюрами, сильная книга.

«Здравствуйте, мои дорогие Коля, Маша, Витя и Русланочка!

Как провели время в Бобрике? Какие впечатления о жизни бобровцев?

Почему не уговорили Григория расстаться с Бобриком?

Ведь я ему давно говорил, что оставаться в таком положении ему нет никакого смысла.

Коля, если в моей корзине нет книг, то, значит, второе место.

Книги мой товарищ не посылал. Мой товарищ написал тебе, что, когда именно к тебе заедет, он не знает…

А я привыкаю к жизни на Дальнем Востоке. Тут уже полмесяца идут дожди.

Пишите. На обороте мое фото.

Целую всех.

Иван Безков, 25. VIII. 1930 г.»

Вернемся в Мариуполь. На дворе 1937 год. Мы с тобой говорили об учебе, о начальной школе, о том, как я перешел в новую школу в поселке Гуглино^>12.

Я помню 6-й класс, и я там был на доске почета. А потом построили школу в поселке Гуглино. Директором школы был ялтинский грек Збандут, историк по образованию. Его сын позже возглавлял знаменитую киностудию в Одессе. Наш класс был мозаикой характеров и национальностей. Кого только там со мной не было: русские, украинцы, поляки, греки, евреи…

Интересно, что у нас были украинская школа и русская школа в одном здании. Несколько классов. Вот, например, наш класс – русская школа, но мы обязаны были изучать украинский язык. Украинцы, в свою очередь, изучали русский язык и литературу. Никаких противоречий на этой почве не возникало.

Мы изучали не просто грамматику, а еще и украинскую литературу, читали украинских классиков: Тараса Шевченко, Ивана Франко, Михайло Коцюбинского, Лесю Украинку. Надо сказать, что я довольно быстро освоил «мову», причем так хорошо, что потом в полку, балуясь, перекладывал романсы Вертинского на украинский. Например, вот такое:

Потом мне уже было даже смешно слушать, как некоторые русские преподаватели, пытаясь что-то объяснить, коверкали украинские слова. Особенно мне нравился мелодичный язык стихов Тараса Шевченко, украинского Кобзаря, народного песенника, аккомпанировавшего себе на кобзе – струнном щипковом музыкальном инструменте. Его певучие строчки легко ложатся на музыку. Вот почему многие стихи поэта стали народными песнями, к примеру «Завещание» («Заповiт»): «Як умру, то поховайте мене на могилi, серед степу широкого, на Вкраїні милій», поэмы «Гайдамаки», «Катерина» и другие. Так вот, Сережа, эти стихи я запомнил на всю жизнь и до сих пор помню наизусть. Или знаменитое стихотворение еще одного, уже современного, украинского поэта – Павло Тычины, – которое мы учили в школе: