Мы к этому времени распродали имущество, сидели буквально на чемоданах и ждали, как условились, телеграмму из далекого Сахалина от своих ростовских друзей. Наконец получаем телеграмму: «Ни в коем случае не продавайте дом!» Оказалось, что этот человек – аферист высшей марки, типа вербовщика, а на Сахалине совершенно иные, тяжелые условия, совсем не те, что так красочно он расписывал в своих вечерних беседах.

Судьба уберегла нас от роковой ошибки.

В мир моего детского сознания навсегда вошел этот южный, знойный городок на Азовском море с разноплеменной речью русских, украинцев, греков, с синими баклажанами, цветущими мальвами вдоль палисадников и зеленью акаций на бульварах.

Больше всего Мариуполь после Ростова поразил меня своим морем. Я впервые не увидел горизонта, потому что не мог определить, где кончается море, а где начинается небо – такого же цвета.

Древние греки Азовское море считали в зоне «крайнего холода», называли его Меотийским озером. А у меня в памяти бесконечная жара, степь с выгоревшей травой, крутые склоны балок, перерезавшие город вдоль и поперек, закопченные силуэты доменных печей и дымящих труб мартена, порт с горами жирного антрацитового угля. Так начинался новый этап моей биографии.

С тех пор я видел много морей – Черное, Балтийское, Северное, Каспийское, – но мое маленькое Азовское море мне до сих пор дороже любого океана. Гладкая, как полированная сталь, вода, чайки, сопровождающие рыбацкие шхуны, шаланды и байды, парусные лодки. Море – мелкое, но в то же время в момент могло стать опасным для рыбака из-за частой смены ветров и отмелей. В Мариуполе я хорошо изучил морские приметы. Например, когда азовские моряки говорят, что «чайка ходит по песку – моряку сулит тоску», это означает, что на море вот-вот разыграется шторм.

Конечно, ни один уважающий себя моряк не станет ловить бычков рядом с желторотыми мальчишками, с пацанами. Для нас же это было счастьем: с утра пораньше, когда так хорошо дышать – воздух свежий, бодрящий, – отправиться на берег моря, в район порта. Там мы купались и ловили бычков. Мне приходилось ловить бычков на самолов, то есть без удочки, прямо с пальца, без наживки. Иногда мы ловили бычков на самого бычка. Надо только поймать первого – самого глупого и жадного. И уже через минуту ты мог видеть, как вокруг тебя в воде кружат богато оперенные, большие, жирные бычки…

Поселились в Мариуполе у моей тети и ее мужа, бывшего матроса легендарного крейсера «Аврора» Тимофея Геращенко [11]. Он, как и мой папа, был родом из Бобриков. Настоящая его фамилия звучит чисто по-русски – Геращенков, отец его был из зажиточных крестьян, занимался торговлей и сельским хозяйством.

Сняли мы у них полдома в поселке Гуглино рядом с греческим поселком Сартана. У них три комнаты, и у нас столько же. На море добирались поездом с железнодорожной станции: одна остановка, и все. В жаркие летние дни десятки, сотни мальчишек-голышей с утра до вечера пропадали на золотом песке приазовских пляжей.

Я уже стал повзрослее, перешел в 3-й класс. Старое здание нашей школы обветшало, ее закрыли, а новую школу только строили. Поэтому учились мы прямо на улице под звуки маневровых паровозов и гудков с завода Ильича. Во дворе стояли парты, стулья и учебная доска. И я школу эту помню хорошо. Как ходил туда далеко, очень далеко, и летом, и зимой.

В нашу первую зиму в Мариуполе было очень холодно. Свирепствовали жутко вьюги, снегу намело так, что через заборы пересыпался. Дома, которые низкие, совсем придавило. Поэтому целую неделю мы в школу не ходили. Однажды проснулись: за окошком тихо, солнце улыбается, будто оно и не пряталось так долго от нас, – и мы тут же побежали в школу.