И вот мальчишкой, читая о Бородинском сражении, потом о битве под Москвой в 41-м году, я рассуждал: если каждый из погибших был один-единственный и такого не было и больше не будет (а он что-нибудь слышал или видел, чего никто не знает и, конечно, детей своих жалел так, как никто не пожалеет), значит, с его гибелью что-то пропало навсегда. Или нет? Где-то же должна быть такая память, в которой всё записано. Не похожий ни на кого для того-то от всех и отличается, чтобы его помнили. Но где и кто?
Когда я впервые, в детстве, подумал о смерти, эта мысль вызвала у меня не столько страх (хотя страшным холодом повеяло на душу), сколько недоумение и глубокое, идущее из сердца, несогласие: как же это, меня, которого так любят родители и который так рад, что живет на свете, и вдруг не будет? В рассказе «Что я люблю…» Виктора Драгунского отец спрашивает у сына на прогулке в зоопарке: «Ты что скачешь?» А сын отвечает: «Я скачу, что ты мой папа». И папа понимает. Распирают чувства. Потому что радости свойственно переливаться через край – прыгать, кружиться, сочинять стихи.
Живший три тысячи лет назад царь Израиля Давид – военачальник, мыслитель, поэт – любил Бога и всё Божье, то есть всякую святую вещь и драгоценность. Когда торжественно, с восклицаниями и трубными звуками, переносили главную святыню народа, ковчег Завета, в новую столицу Давида – Иерусалим, царь в одном льняном ефоде (длинной рубахе до пят) «скакал из всей силы пред Господом», и плясал, и играл на разных музыкальных орудиях, и раздавал дары. Скачущий сын пред Отцом Богом.
II БЕСЕДА. О БОГЕ
Самый обыкновенный человек ежедневно воспринимает очень много впечатлений: узнает новое, вспоминает, мучается, блаженствует – он носит в душе бесконечный мир, и разве возможно этот мир положить в деревянный ящик и закопать в яму? Если в яму, то зачем тогда понадобилось привязывать нас так сильно, так нежно друг ко другу? Столько всего почувствовать и потом навсегда перестать улыбаться и надеяться? Исчезнуть? Нет, этого просто не может быть!
Человек, мы уже говорили об этом, запрограммирован на счастье, он живет с уверенностью, что счастье есть – впереди. Он как будто его потерял и всё время о нем вспоминает: об утраченном блаженстве. Или не он потерял, а далекие предки, а ему осталась смутная память. Когда начинающему жить человеку вдруг скажут, что всё кончается смертью, это сообщение вступит в совершенное противоречие с тем, что он чувствует и понимает о жизни. Ясно, что самое неприятное, ненавистное для здорового человека – смерть. Небытие. А я есть. Мне, маленькому, было так очевидно, так просто понять, что одно никак не согласуется с другим.
И ранняя прохлада в розовом редеющем тумане, когда трава сверкает каплями росы, а воздух разрывается от ликующего щебета птиц… И я сам, способный это помнить… Разве можно допустить, что мир и я в нем промчимся, как прошлогоднее лето, что над моей доверчивостью кто-то зло шутит, объясняя мне, что всё, что мне нравится, не более чем тающая волна? Но нет, представить себе этого никак нельзя.
Конец ознакомительного фрагмента.