Чувствуя, что головная боль возвращается, Софи вернулась домой и выпила чашечку крепкого кофе в уютной маленькой гостиной. На подоконнике лежала книга, которую проглядывала вчера Саша, здесь же она ее и оставила. И только сейчас Софья заметила, что между страницами что-то торчит.
Это оказался замысловато сложенный листок бумаги. Развернув, Софи прочитала: «Откажитесь от Романа Вильегорова, иначе вам обоим несдобровать. Воистину, так и будет». Почерк четкий, незнакомый. Почти…
Люди – как дома с занавешенными окнами. Приоткроют ли слегка богатую штору или рваную занавеску, все равно не разглядеть всего, чем наполнен дом. А на порог пускают лишь избранных, но и тогда внутри остается еще множество запертых комнат. Как бы мало людей ни окружало сейчас Софи, она не могла проникнуть в их суть, в потаенные думы, в море стремлений, чувств и противоречий…
Александра Знаменская, печальная и строптивая дочь священника, захлопнула перед подругой окно своей души, но не удержалась, чтобы все-таки не высказаться.
В том, что записку написала Саша, у Софи не было сомнений. Хотя у девушки ужасный почерк, а на этом листе бумаги – ученически ровные строчки, Софья увидела характерные начертание некоторых букв, пусть и старательно выправленных. Чтобы убедиться, взяла одно из старых писем подруги и сравнила – да, все верно, писал один и тот же человек.
Сколько же времени Сашеньке потребовалось, чтобы обуздать свою скорую руку, попытаться подделать почерк? Она не могла написать записку здесь, тем более, что такой бумаги и чернил у Софьи не было. Саша привезла письмо с собой. Зачем эти игры, если и так очевидно, что никто, кроме юной поповны, считающей подругу соперницей, не мог оставить в книжке французского романиста эту наивную угрозу?
А сама формулировка? Странное чувство, что нечто похожее где-то уже было… «Воистину, так и будет». Кто вообще так пишет записки с угрозами?
И тут Софи подумала, что письмецо уже лежало в книге и дожидалось ее, когда кто-то навел тот пугающий морок…
Глава 7
На самом-то деле именно о Саше и стоило поразмыслить в первую очередь. Если дружба не пустой звук и Полянин прав в том, что сердце ее, Софьи, до сих пор не зачерствело… Она сказала правду – доброй себя не считала. Особенно сейчас, когда ее жизнь словно зависла в безвременье. И не взлетишь птицей вверх, и не упадешь на землю октябрьским листом. До вчерашнего дня не хотелось думать ни о ком, кроме себя и своих утрат…
Матери Софи не помнила, а вот образ отца четко запечатлелся в памяти. Человек красивый, хотя и грузный, с ранней сединой и морщинками в уголках светлых глаз. Он запомнился прежде всего за письменным столом, за работой, в ярком шелковом халате… длинные крепкие пальцы вечно испачканы чернилами.
Вроде бы обычный московский барин, старинного рода и среднего достатка, Михаил Завьялов был на самом деле ученым литератором и коллекционером. Он глубоко погружался в старинные сочинения, изучал древние рукописи, монастырское наследие, народные предания, сказки и были. Ранние годы его единственной дочери прошли среди объемных фолиантов, ярких историй, увлекательных и порой пугающих. Софи завораживали мастерски прорисованные буквицы и картинки в рукописных книгах, затягивали в загадочный мир.
Она рано научилась читать и писать, и часто отец, когда дочка крутилась рядом, отвлекая от работы, давал ей переплетенные рукописи со сказками, записанными им самим со слов простых людей. Завьялов, погружаясь в новенькие экземпляры нежно любимой коллекции, порой забывал о своей малышке, хотя обычно кроме доброты и ласки дочь ничего от него не видела. Софи садилась тут же, в смежном с библиотекой папенькином кабинете, за собственный маленький столик. И начинала переписывать истории. Медленно, усердно заполняла чистые листы – буква за буквой – подражая родителю.