Я с трудом удерживаюсь от смеха, когда смотрю в его холодные серые глаза и черную бездну его души. Рукава его форменной рубашки засучены выше локтей, выставляя напоказ армейские татуировки. Концентрические черные круги, красующиеся у него на предплечьях, обведены красным, зеленым и синим. Это единственный отличительный знак того, что он служит в элитном подразделении. Я всегда отказывался участвовать в подобных жутких ритуалах «клеймения».

Рядовой все еще таращится на меня.

Я поворачиваю голову в его сторону и удивленно приподнимаю брови.

– Мне приказано, – объясняет он, – дождаться устного подтверждения, что приглашение принято.

Какую-то секунду я размышляю, есть ли у меня выбор, и убеждаюсь, что его нет.

Я, как и остальные марионетки в этом мире, полностью завишу от воли моего отца. Это истина, с которой мне приходится мириться изо дня в день: я не смогу даже словом возразить человеку, который держит меня за горло.

Я становлюсь противен сам себе.

Я встречаюсь с ним взглядом и какое-то мгновение гадаю, есть ли у него имя, прежде чем осознаю, что мне это совершенно безразлично.

– Считайте, что оно принято.

– Так точно, сэ…

– И в следующий раз, рядовой, не приближайтесь ко мне ближе чем на два метра, не спросив разрешения.

Он удивленно хлопает глазами.

– Сэр, я…

– Вы сбиты с толку, – обрываю я его. – Вы полагаете, что служба в распоряжении Верховного главнокомандующего дает вам право игнорировать нормы устава, обязательного для всех военнослужащих. Здесь вы глубоко ошибаетесь.

У него сжимаются челюсти.

– Никогда не забывайте, – продолжаю я очень тихо, – что, если бы я хотел занять вашу должность, я бы легко этого добился. И что человек, которому вы так преданно служите, научил меня стрелять, когда мне было девять лет.

У него раздуваются ноздри. Он смотрит прямо перед собой.

– Передайте подтверждение, рядовой. И запомните: никогда больше со мной не заговаривайте.

Он стоит по стойке смирно, глаза его смотрят куда-то мимо меня.

Я жду.

Не разжимая челюстей, он медленно берет под козырек.

– Можете идти, – говорю я.

Я запираю за собой дверь в спальню и прислоняюсь к ней. Мне нужно всего несколько секунд. Я тянусь к бутылочке, которую оставил на ночном столике, и вытряхиваю из нее две квадратные пилюли. Закидываю их в рот и жду, закрыв глаза, пока они рассосутся. Тьма за сомкнутыми веками – долгожданное облегчение.

До тех пор пока воспоминание о ее лице силой не вернет меня к действительности.

Я сажусь на кровать и опускаю голову на здоровую руку. Не надо бы сейчас думать о ней. У меня по горло бумажной работы, к тому же стресс от присутствия здесь отца не способствует душевному равновесию. Обед в его компании станет спектаклем. Душедробительным зрелищем.

Я крепко зажмуриваюсь и делаю слабое усилие, стараясь построить стены, которые наверняка помогут мне сосредоточиться. Но на сей раз у меня ничего не получается. Перед глазами настойчиво встает ее лицо, а ее дневник, лежащий в кармане, тянет меня к себе, словно магнитом. И тут я начинаю понимать, что в глубине души не хочу гнать от себя мысли о ней. В глубине души я даже наслаждаюсь этой пыткой.

Эта девушка разрушает меня.

Девушка, проведшая последний год в сумасшедшем доме. Девушка, которая не колеблясь пристрелит меня за попытку поцеловать ее. Девушка, сбежавшая с другим мужчиной, лишь бы убраться от меня подальше.

Ну как в такую не влюбиться!

Я зажимаю рот рукой.

Я схожу с ума.

Стаскиваю с себя ботинки. Забираюсь в кровать и ничком падаю на подушки.

Она спала здесь, думаю я. Спала совсем близко от меня. И проснулась здесь. Она была тут, а я позволил ей ускользнуть.