И началась моя конструкторская жизнь, три дня мы резали, кроили, варили, благо было из чего, в итоге, мы собрали двенадцать прицепов, на которые, хоть сейчас, устанавливай агрегаты и оборудование, и переключились на восстановление техники. Комбат Ковалёв был не промах, в первый же день поставил дело на лад, и раскрутил на всю катушку, за три дня, работая, как обычно, в две смены, рембат отремонтировал и поставил в строй, шесть танков и шесть артиллерийских тягачей. Мне же, для осуществления своей мечты, приходилось выбирать технику, настолько разбитую и разграбленную, которая, не поддавалась прямому ремонту, и её нужно было резать и кромсать, выкраивая и сваривая листы металла, согласно эскизу самоходки. Сорока пяти миллиметровое орудие нашлось тут же, брошенное без лафета и замка, и нам пришлось, как раз, кстати. Сержант Липягин, за два дня перебрал двигатель и трансмиссию. Мы смотрели, с восторгом, на своё детище, и нам хотелось скорее его опробовать, испытать в деле. И такое испытание было проведено, на следующий день, по приказу генерала Бердникова, по всем правилам, на предельных скоростях, по пересечённой местности, и с боевыми стрельбами по мишеням, только без нашего участия. Комкор, был доволен нашей первой самоходкой, и дал приказ наращивать производство. Через три дня, мы «соорудили» ещё одну самоходную артустановку, только более мощную, на другом шасси, и с семидесяти шести миллиметровой пушкой. И сейчас, я сидел в палатке, и чертил чертежи этих самоходок, потому, что рембату поступил приказ, подключаться к их производству.

В палатку вошёл Виктор, вид его был усталый, он, поздоровавшись, молвил. – Сейчас бы поспать, хоть часок! Я предложил ему свою кровать, но он отказался, сказав, – некогда, дел выше крыши! Он поведал мне, о своих ночных дежурствах, и ушёл. А, я снова, тревожно, думал, что предпринять, наши подозрения подтверждались, но опять бездоказательно. Янис уходил в самоволку, вернувшись под утро, был пойман дежурным офицером, сказал, что ночь провёл на станции, с любимой девушкой, и был отправлен на «губу». Панарин, тоже отлучался, предшествующей, ночью, отсутствовал два часа. Оправдался тем, что был в туалете, якобы, мучался животом. А часовые техпарка доложили, что кто-то неопознанный, пытался дважды, проникнуть на территорию, но вспугнутый, сторожевыми собаками, скрывался в кустах. Время терять больше нельзя, думал я, ведь, они же ведут подрывную работу, раскрывают важную информацию, о нашей армии, и решил идти к Лагутину, немедленно. Сложил чертежи в полевую сумку и поспешил в штаб, день клонился к вечеру, и я боялся не застать, Лагутина, у себя в кабинете. Но он оказался на месте, и не один, серьёзный, пожилой капитан госбезопасности, внимательно, разглядывал меня, как бы, оценивая, что я за «фрукт».

– Заходи, Галитин, не стесняйся, это мой хороший знакомый, ещё с Гражданской, Кузьма Иванович Пряничек, начальник особого отдела нашей армии! Простецки, так познакомил нас Лагутин. Ну вот, попал как кур в ощип, чертыхался я про себя, а «дед» наш с юмором, только мне вот, не до смеха. – По глазам вижу, хотел что-то «секретное» сказать! Валяй, смело, капитан госбезопасности, кремень, слова ни кому не скажет! Этот Пряничек, «который, никому не по зубам», скупо улыбнулся, при последних словах комиссара, и по прежнему молчал. Я набрал в рот воздуха и заговорил. – Товарищ дивизионный комиссар, это дело особой важности, поэтому, хотел доложить вам лично, но оно, напрямую касается начальника особого отдела! Т-а-а-к, сказали они в раз, и переглянулись. Мой подробный рассказ, конечно, не походил на клевету, но им не хотелось верить, что рядом работает враг, тем более люди, которых, они хорошо знали лично, но зерно подозрения, всё же, упало в их души. Начальник особого отдела сказал мне, строго. – Никому об этом, ни гу-гу, молодец, что поставил в известность органы, я всё проверю, по своим каналам, иди, лейтенант, и будь здоров!