несмотря на молодость, Ластинин отдавал отчет своим возможным действиям и их последствиям. «Ладно, чего тут думать! Грех такой возможностью не воспользоваться, – стал закругляться он в своих мыслях. – Хотя и воспользоваться тоже грех. И что в данном случае лучше или хуже? – такой ход рассуждений ему явно понравился».

Никифор вспомнил игру, в которую играл в поезде. «Да, уж. Вот она жизнь-то. Смотря как на всё смотреть. С одной стороны – война, а с другой – мир и покой. Вот и тут. Как ни крути, а всё – грех. Хоть так делай, хоть эдак. Смотря как на то смотреть. Хотя нет, смотря, как я захочу о том думать, – Ластинин даже улыбнулся от сделанных выводов. – Ладно, чего тут нюни разводить, действовать нужно».

Его размышления прервал звук оконного стекла. Во всей палате он был единственным, кто мог ходить, а потому Ластинин не раздумывая, вскочил с кровати и посмотрел в окно. Увидев Миколу, улыбнулся и открыл форточку.

– Микола, ты чего тут делаешь? – негромко крикнул Никифор, не ожидая в этот час увидеть нового знакомого.

– Здорово, солдат! Ты, поди, думал, что я бросил тебя тут! Нет, уважаемый! Мы, Дымовы, своих да больных не бросаем! Я на самом-то деле к жёнке пошёл. Ну, и тебя проведать, думаю, заодно. Вчера не дождался я, ушёл. Но долгонько ждал до того-то, – словно извиняясь, проговорил Микола.

Сегодня он был трезв, по крайней мере, так казалось на первый взгляд.

– Ты домой-то когда? Мне же тебя на пароход садить еще. Или тут остаёшься?

– Неделю поживу, вот гипс наложили, – Никифор продемонстрировал свеженькую, еще сияющую белизной, гипсовую повязку. – Ты обратно пойдешь, так забеги! Я на улицу выйду, а то сейчас не пустят, да и укол должна сестра прийти делать.

– А-а-а, ну да, ну да. Ну, я того, пойду, тогда что ли. После забегу ещё.

Ластинин дождался, когда Микола скроется из виду и закрыл форточку. «Может Миколу потом послать узнать, кто в той палате лежит? – подумал Ластинин, выглядывая сквозь приоткрытую дверь в коридор. – Или нет, пожалуй, не надо, сам узнаю, – решил он сам для себя возникшую задачку».

Пятиместная палата Никифора, куда его определили уже ближе к ночи, была на втором этаже в самом конце правого крыла коридора. После укола он отправился на поиски незнакомки, как он сам для себя окрестил женщину, рассказ которой услышал накануне. Выйдя в коридор, он осмотрелся. Рядом была лестница, ведущая на первый этаж, но сквозь стеклянные двери было видно, что она заперта на засов со стороны лестницы. На всякий случай, дернув за ручку двери, Никифор пошел по коридору к центральной лестнице, разделяющей здание на два крыла.

Вдоль коридора стояли железные кровати. Некоторые были пусты, а несколько было заняты больными. Вчера он не придал этому значения, но сегодня удивился своему пребыванию в палате, а не в коридоре. О том, что койка, на которую поместили Никифора, освободилась в последний момент, он не знал. Прикрепленного к ней больного с обеда увезли на операцию, в ходе которой тот скончался. А тут он в больнице появился и на «свободное» место и угодил.

Ластинин спустился по лестнице на первый этаж. Подмигнув сидящей за столом медсестре свернул в ту сторону, где, по его мнению, должна была находиться нужная ему палата.

– «Хозяйская», «Санитары», «Уборная», – читал он надписи на дверях, идя по коридору и считая двери.

«Где-то здесь, – подумал Никифор, задержавшись у палаты с написанной на двери цифрой «7». Дверь с номером семь была восьмой по счету, начиная от выхода на улицу. Было желание заглянуть внутрь, но Ластинин удержался. Он захотел убедиться, что точно определил нужную ему палату и направился обратно. Дойдя до центральной лестницы, повернул и вышел на улицу.