***

– Да-с, молодой человек, угораздило-с тебя! – проговорил пожилой доктор, осматривая руку Ластинина. – Тебе беречь ее нужно-с, а не, извините меня за выражение, глупостями всякими-с заниматься, – он повернул голову и бросил взгляд через окно на задремавшего в повозке Дымова.

– Я, Гаврила Никанорыч, отойду на пару минут. По надобности мне, – проговорил Тимофей, дождавшись, когда тот закончит осмотр. – Я мигом! – и не дождавшись ответа, скрылся за дверью.

Доктор, указав Никифору на кушетку, присел за стол и сделал запись в какой-то тетради. Затем внимательно посмотрел на сидевшего с голым торсом Никифора, сделал тому знак одеваться, и вышел из кабинета. Оставшись один, Ластинин мысленно вернулся к разговору, невольным свидетелем которого он стал. В голове возникали один вопрос за другим, а ответов он не находил. Больше всего его волновало то, видела его эта женщина тогда на озере или нет? И если видела, то сможет его опознать? «Вряд ли, далеко было. Я же ее только по очертаниям определил, что баба, – успокаивал он себя. – А вдруг она меня потом выследила? Увидела, и проследила. Нет, если бы до того, то зачем на моих глазах прятать? А если после? И проследила за мной, и знает, кто я, – пытался понять Никифор».

Вспомнил он и события двухлетней давности, когда в деревню нагрянуло много полиции, разыскивая грабителей. Хоть и не сказывали они всего, всё больше сами деревенских расспрашивали, да всего не утаишь. Народ деревенский по углам шушукался об ограбленном на Двине пароходе, да несметном количестве золота, которое грабители с него умыкнули. «Вот оно как, оказывается! – невольно выдохнул Ластинин». От возбуждения его потряхивало. В коленях появилась неуправляемая дрожь, а на только одетой рубахе проступили пятна от пота.

Понемногу он успокоился, и решил, что сначала нужно побольше узнать об этой женщине, а потом уж и об остальном подумать. В этот момент в кабинет одновременно вошли доктор с Тимофеем и молоденькая девчонка. «Интересная сестричка, – успел рассмотреть вошедшую Ластинин, но далее развить мысль не успел».

– Ну-с, голубчик, – начал Гаврила Никанорыч с порога. – Настенька укольчик тебе сейчас поставит-с, потом снимок лучевой сделаете. У нас тут, как на передовой, и аппарат специальный нынче есть. Прислали с самой Москвы-с. А какой специалист с ним приехал! Иван Пантелеевич – замечательной души-с человек. А врач! От Бога-с! Потом уж решим, что с тобой делать. На втором этаже место освободилось. Настенька туда тебя определит. Я с утра завтра у себя в Исакогорской больнице буду, а с обеда уж здесь на Бакарице. Тебя тогда и попроведаю.

Увидев растерянность Никифора, и отнеся выступившую на лбу испарину на счет последствий боли, он улыбнулся.

– Всё будет хорошо, солдат! Настенька, укольчик-с и забирай его! – закончив говорить, доктор присел за стол и принялся вновь делать какие-то пометки в своей тетради.

Обследование выявило у Никифора серьезную трещину в сросшейся после ранения руке. И вечером того же дня на его руке появилась так надоевшая в военном госпитале гипсовая повязка. Особых назначений Гаврила Никанорыч не сделал. Посоветовал с недельку поделать укольчики, а потом и домой. «Гипс сам, голубчик-с, снимешь. Недельки так через четыре, а лучше – шесть, – сказал он, отмывая руки от гипса».

Проснувшись на следующее утро на казенной кровати, Никифор долго лежал с закрытыми глазами, размышляя о вчерашних событиях и думая, что со всем этим делать. Такая ситуация как нельзя лучше устраивала Ластинина. Недели, так, по крайней мере, ему казалось, будет вполне достаточно, чтобы всё выяснить. Еще вчера он решил, что не сможет вот так просто всё забыть. Он понимал, что, вся эта история очень опасна для него. «Судя по всему немало крови на том золоте. И может пролиться еще, ведь много народу знало о нем, – размышлял он»,