– Ладно, – сказал он. – Я так и скажу Шарпштайну, Хейнзу и Посину. Скажу, что хотел стать вторым Генри Морганом[24]. Помнишь его?

– Помню, – сказала она.

– Тяжко. Так и уносит в воспоминания.

– Генри Морган сейчас на телевидении, в «Шоу Гарри Мура»[25]. Каждую неделю.

– Да какая разница. – Джим пожал плечами. – Мне нечего им сказать. Нужно просто пережить, прости, что разборка будет тут, у тебя. Не я предложил.

Она постояла в раздумье. Потом вернулась в ванную и снова занялась волосами. Джим помнил этот еженощный ритуал. Металлические заколки, тряпочки, запах шампуня и лосьона для завивки, флакончики, ватные подушечки.

Стоя спиной к нему, она спросила:

– Можно задать тебе вопрос?

– Задавай, – ответил он.

Она методично работала руками, поднимая волосы, разделяя их, перебирая и укладывая.

– Хочешь, я брошу эту работу? Тебе было бы легче, если бы я ушла со станции?

– Теперь уж поздно.

– А я могла бы. – Она повернулась к нему. – Я много над этим раздумывала. Могла бы – чем бы это ни обернулось.

Ему нечего было ответить. Он сидел на диване и ждал Боба Посина с Хейнзом.

– Понимаешь, о чем я? – спросила она.

– Конечно, понимаю: ты хочешь замуж. Все ведь хотят. Но на этот раз ты уж не дай маху. Своди его к доктору Макинтошу, пусть обследуется.

Ничего отвратительнее и злее он придумать не мог.

– Я и так в нем уверена, – ответила Пэт.

Хейнз на несколько минут опередил Боба Посина. Это был маленький человечек довольно изящного телосложения, седой как лунь, с тонким, как будто целлулоидным, бескостным носом. Ему было за шестьдесят. На тыльных сторонах рук выступали синие надувшиеся вены. Его кожа была испещрена старческими пятнышками. Он вошел, пошаркивая, как и положено почтенному профессионалу.

– Добрый вечер, – поприветствовал Хейнз Патрицию.

Говорил он четко и выверенно. Джим представил себе проводника на Южной железной дороге, пожилого, непреклонного, с карманными часами и в начищенных до блеска черных узконосых туфлях.

– А где Боб? – спросила Пэт.

Ее голова как будто удлинилась, оттого что была обернута тяжелым мокрым полотенцем, спрятавшим волосы. Полотенце она поддерживала рукой.

– Машину ставит, – сказал Хейнз и обратился к Джиму: – Первым делом нам надо выяснить: вы хотите остаться на «КОИФ»? Или это вы так объявили нам о своем уходе?

– А что, у меня есть выбор? – смутился от неожиданного вопроса Джим.

– Вы хотите уйти со станции?

– Нет, – сказал он.

– А в чем же тогда дело? Лето? Мысленно уже на рыбалке в горах?

В дверь постучали, она отворилась, и на пороге показался Боб Посин.

– С парковкой тут беда, – сказал он, входя.

На нем была желтая спортивная рубашка-гавайка навыпуск и свободные лавсановые брюки. Волосы у него растрепались, вид был жалкий и загнанный.

– Ну что ж, с этим разобрались, – продолжал Хейнз. – По мне, ведущий вы очень даже неплохой. До сих пор на вас никто не жаловался.

– Я напишу заявление об уходе, – сказал Джим, – если хотите.

– Нет, мы не хотим, чтобы вы увольнялись, – ответил Хейнз.

Заложив руки за спину, он прошагал в угол комнаты и устремил взгляд на свисавшую с потолка штуковину.

– Что это? – Он с опаской дотронулся до нее. – Как это называется… мобиль? Никогда еще не видел, чтобы его делали из… это что? Яичная скорлупа?

– Вам правду сказать? – спросила Пэт.

– Вот это да! – восхитился Хейнз, тщательно осматривая мобиль. – Сами смастерили? Искусно, ничего не скажешь!

– Мне, наверное, пора идти спать. На станции надо быть к восьми утра. Извините.

Она направилась в спальню, но перед самой дверью задержалась.