– Привет, а я уже, разумеется, о вас наслышан, – сказал он так сдержанно, так просто, будто знал нас всю жизнь. Его немного мрачное лицо было украшено прекрасными глазами, шея перечёркнута шрамом – след неудавшегося самоубийства. – Меня зовут Саша.

– Нас называют Раз-Два. А как окрестили тебя? – поинтересовалась я, сильно смутившись.

– Меня зовут Саша для всех и без исключения, – улыбнулся он немного сухо. – На поганые кликухи я не отзываюсь. А теперь, пожалуй, начнём сначала. Меня зовут Саша, а вас?

– Надя и Вера, – поправились мы, в тот момент не до конца понимая, какая сила таится в этом поломанном, но не сломленном человеке.

– Сколько подушек на вашей кровати?

Совершенно неожиданный, этот вопрос сразу же поставил нас в тупик.

– Одна, – только и смогли мы пристыженно выдавить из себя, бессмысленно переглянувшись.

– Я так и знал.

– А так хотелось бы две, – с сожалением сказала я, вдруг осознав всю несправедливость ситуации.

Он понимающе кивнул и ответил, начав с вопроса.

– Так в чём же дело? Неужели вы будете спать на одной подушке всю свою жизнь? А какой здесь отвратительный персонал. Ладно бы не было мозгов, так у них и совесть отсутствует. А тот старый телевизор в актовом зале – зачем он там стоит, если безнадёжно сломан? (на самом деле раньше телевизор работал, собирая вокруг себя немало зрителей) А эта пронизывающая мерзлота. Уже конец ноября, а отопления нет. Они специально издеваются над нами, чтобы бы не жалеть?

– Как ты успел так быстро во всём разобраться? – ответила я вопросом на вопрос. – Ты ведь здесь новенький!

– При желании можно узнать всё! Имеющий глаза – всё увидит; да и книг в этом месте, – он обвёл руками читальный зал и радостно причмокнул, – разумеется, в достатке будет.

Он любил употреблять слово «разумеется». Но это ничуть не портило его речь, даже, наоборот, делало её более убедительной.

– И, разумеется, куда бы вы ни отправились, вы обязательно наткнётесь на Петровну, либо на Ильиничну: мелковат выбор, не находите? – он горько заулыбался, – можно подумать, у них на всех один отец или же кому-то не хватило фантазии.

– Петровна и Ильинична – значит, папаш как минимум двое, – решила сумничать ты.

– Сути это, к сожалению, не меняет, для нас они все на одно лицо, как и мы для них.

На каждую кем-то высказанную мысль у него имелось собственное мнение, зачастую шедшее вразрез с «непреложными» принципами.

Я слушала молча; и хотя множество вопросов просилось наружу, задать их, разумеется, я не решилась. Прочитав нам лекцию о правах и свободах, вежливо попрощавшись, Саша направился дальше. И как ни была поражена я в тот день всем, что им было сказано, я всё равно не могла понять: зачем призывать людей быть неповторимо разными? Не проще ли делить человеческий мир на Петровных и Ильиничных? В тот вечер я больше не могла читать.

Как минимум в одном он оказался прав – с приближением колючих морозов жизнь в интернате заметно ухудшилась. Только в основе наших бед лежало не то, о чём все подумали – холод, плохие учителя или скудная пища (это лишь следствие), – а тотальная потеря контроля над происходящим. То есть создавалась такая ситуация, когда никто ни за что не отвечал и ничего не хотел менять, все тихонько страдали своими маленькими личными трагедиями, растрачивая жизнь на терпеливое ожидание.

Конец ознакомительного фрагмента.