А позже, когда ребята пили пиво, пришло сообщение, что владелец клуба весьма впечатлён, приглашает их выступить в следующий выходной: гонорар и в монетах, и в баллах солидный, а перспективы в случае успеха многообещающие. Одновременно с этим на смартфоны близнецов пришли коды пропусков во второй сектор. Окрылённые надеждой братья основательно отпраздновали бутылкой самогона, особенно Натан.

– Эта девчонка принесёт тебе удачу и счастье, бро, а знаешь почему? – он икнул, споткнулся, но Дэн успел подхватить. – Потому что её зовут так же, как и меня, и это особый знак. Правда, Нати? – тут его начало кренить в другую сторону, и он навалился на её плечо. – Простите, я нажрался в навоз. В навоз – ахахаха! Это у нас, у аграриев так говорят – в навоз. Рыбаки, наверное, нажираются в чешую, да, брат? – близнецы в унисон засмеялись.

– А переводчики нажираются в эмодзи, – хохотнула Нат, вызвав очередной взрыв смеха.

Придерживая шатающегося парня с обеих сторон, они дошли до дома, уложили его спать. А потом до рассвета с жадной нежностью любили друг друга. Первые лучи солнца пробились сквозь прорехи в занавеске и упали на её чуть округлившийся живот. Дэн положил ладонь на него, поцеловал и прошептал в пупок:

– Привет, малыш, всё будет хорошо, вот увидишь.

И в этот момент ребенок шевельнулся. В первый раз Нат ощутила, что внутри неё растёт что-то живое. Она тоже положила руку на живот, соприкоснувшись с его пальцами. Волнообразное движение под ладонями заставило замереть, затаить дыхание. Широко открытыми глазами они смотрели друг на друга, и те наполнились слезами от чувства волшебства, чуда. Их личного чуда.

Месяц отпуска пролетел быстро. Слишком быстро для каждого из них. Концерты по выходным во втором секторе публика приняла с восторгом, после первого выступления все билеты до конца месяца были раскуплены за сутки, несмотря на то, что цена после дебюта возросла вдвое. Публика второго класса отличалась от привычной, как антрекот из мраморной говядины от протеинового брикета. Люди приходили слушать живую музыку с уважением и трепетом, в полной тишине, стараясь не кашлянуть. Никто не стучал стаканом по столу, подзывая официанта, не храпел в пьяном сне под другим столом и не переворачивал в драке третий. Их слушали, им аплодировали. Стоя. Впервые в жизни. Эти аплодисменты были для братьев ценнее, чем монеты и баллы, признание воодушевляло, укрепляя надежду, что всё будет хорошо.

Но они успели отыграть только три концерта, как отпуск Дэна подошёл к концу. Натан наотрез отказался выходить на сцену без него, с приближением отъезда брата он стал неразговорчив, снова погрузился в мрачную депрессию, много пил и оживал только когда брал в руки свою скрипку. Хозяин заведения заверил, что с нетерпением будет ждать их в следующий отпуск, а пока поищет связи, чтоб попытаться перевести Дэна с вахтенной работы.

Все трое подали заявки на перевод во второй класс. Плюс разрешение на отцовство для Дэна. На это ушли почти все накопленные баллы, а ответ можно было ждать месяцами, и не факт, что он будет положительным. Остатки своих баллов Нат потратила на очередную лотерею «Пять из тридцати шести», и ей опять не повезло. Она утешала себя тем, что повезёт в более важном – переводе во второй класс. Там ей уже не понадобится выигрывать право на материнство – своё естественное право, данное ей как женщине самой природой.

Для неё этот месяц тоже пролетел слишком быстро. Молниеносно. Дни были заполнены массой впечатлений от интересной работы, не менее интересного общения с хозяевами, условий жизни второго класса. А ночи – любовью. Она спала всего по несколько часов в сутки, но тёмные круги вокруг глаз вполне компенсировало их счастливое сияние. В этой яркой круговерти эмоций она и оглянуться не успела, как отпуск закончился. В последнюю ночь они долго занимались любовью – то страстно и ненасытно, то с щемящей чуткостью. Потом лежали обнявшись, а за стеной пьяный Натан играл «Шторм» Вивальди. Играл так, словно водил смычком не по струнам, а по собственным нервам, рвал их в клочья – яростно, навзрыд, выплёскивая в музыку всё то, что его душило. Нат тоже ощущала это удушье, словно на грудь легла холодная каменная плита.