– Ладно, Лешик! Ладно! Не бухти! – несколько успокаиваясь, примирительным тоном сказал я и спросил: – Кто там с тобою?

– Со мной рядом два кента: «Суета» и «Маета»! – откидываясь на сиденье, снова коротко хохотнул он.

– Да-а-а, Писарь! Горбатого, видно, только могила исправит! – невольно усмехнулся я, отворачиваясь от него.

– Так у меня нет горба, Михай, – с наигранной наивностью ответил он замолчав.

– 5 -

Прелюдия судьбы

Находясь в лагере, я получил страшное известие – умерла моя мама. Ночью, заперевшись в подсобке, я выпил залпом стакан водки и медленно опустился на пол. Мое сердце учащенно забилось, и от нехватки воздуха я, рванув ворот робы, прислонился к стене, откинув голову назад. Мир для меня остановился, и тоска, опустошая душу, горячей волной разлилась во мне. Застонав от душевной боли, я впервые за долгие-долгие годы беззвучно заплакал. Слезы стекали по моим щекам и, на мгновение повиснув на скулах, каплями срываясь за воротник робы, бежали по шее, легко щекоча мою кожу, как и тогда, когда после второй, семилетней, отсидки я вернулся домой.

Тогда ночью ко мне в комнату тихо вошла моя мама. Я, скорее, не услышал, а почувствовал ее легкие шаги и, притворяясь спящим, тихо посапывал. Мама с нежностью провела по моим непослушным коротко стриженным, с едва-едва заметной сединой, волосам и тихо заплакала. Ее слезинка, а затем еще одна, упав мне на щеку, пробежали под мочкой уха, по шее, нежно щекоча кожу, так же, как и теперь. Боясь пошевелиться, я, сжав до боли пальцы своих рук, тихо лежал, стискивая зубы, чтобы не застонать. А мне так хотелось тогда взять мамины руки и поцеловать их, так хотелось стать перед ней на колени и заплакать, так хотелось попросить у нее прощения за все. …За все!!!

Но я тогда не сделал этого. Как я сожалел потом, как сожалел, что не сделал этого. Несколько позже, внутренне осознав свой поступок, я знал, что когда, вернувшись, увижу маму, то непременно сделаю это. Но теперь все… теперь поздно!!! Теперь я никогда не увижу свою маму, которая была для меня тонкой ниточкой в темном лабиринте моей жизни, теплым огоньком, согревающим мою душу. И вот ниточка оборвалась, огонек погас, и мне стало одиноко, холодно и страшно.

«Мама, мамочка, прости, прости меня!» – жарким шепотом запоздало молил я, а слезы, щекоча кожу, все текли и текли по моим щекам, срываясь каплями со скул. И вдруг я почувствовал какое-то невидимое прикосновение, словно чья-то невидимая рука теплым ветерком коснулась моих волос. На миг мне стало легче, но в то же мгновение пропасть одиночества разверзлась в моей душе… Я окончательно осознал, что остался совсем один!

Но вскоре я получил письмо. Его написала тетя Паша, родная сестра моей мамы. Старательным полуграмотным почерком тетя Паша писала:

«Схоронила я Вареньку в хорошем месте и березки рядышком Памятничек Бог сподобит весной справлю опосля Земля пусть осядется да и деньжат подкопить надоть а там Бог даст и кабанчика забью Отмаялась любезная все тосковала по тибе Сашенька все свидеться с табою все хатела да усе пужалась не даждатися тибя усе сердцем балела вот и не смогла даждатися аты мине пиши сынок чай с тобою не чужи».

Слова тети Паши ножом вонзились в мое сердце.

Ну а дальше тетя Паша писала о своих житейских делах, как в песне:

«… У нас весна, все выгнали скотину,

Зазеленела сочная трава,

А под окном кудрявую рябину

Отец срубил по пьяни на дрова…»

Я не любил писать писем, но ей ответил. Так и началась наша редкая переписка. И вскоре я почувствовал, что с нетерпением жду от тети Паши ее нехитрые по содержанию письма. Я почувствовал, что оборванная со смертью мамы ниточка опять связалась, и вновь зажегся огонек, согревающий мою душу. Часто бессонными ночами, вспоминая маму, я с благодарностью думал о той ниточке, которую она, словно заботясь обо мне, невидимо мне протянула: «Спасибо, мама! Спасибо!» – мысленно благодарил я ее, и в полумраке барака мне иногда казалось, что я вижу ее милое лицо с нежной улыбкой на губах.