Нужно прекратить это немедленно.

Пальцы не слушались, тянулись к губам без моего ведома.

Сухие, тонкие, поджатые…

Разве это правильно?

Сила текла через спящего мужчину, узлом затягиваясь на коже. На моей? На его? На нашей? Щекотала, дразнила, золотилась слабой покалывающей искрой, оставляла светящийся узор прикосновений. Под его ресницами угадывался слабый свет. Открой глаза, дай мне увидеть его, ну же!

Жилы проступили неимоверно сильно, наполнились расплавленным золотом, требовали выпустить то, что пряталось внутри годами. Сильное, властное, сметающее все правила и преграды… Страшное.

Я отдёрнула руку.

Золотые искры змеями вползли обратно, свернулись, спрятались в самых тёмных и недоступных уголках души. На их месте осталась гложущая пустота. Томящая и бьющаяся в невидимых оковах.

Забыв обо всём на свете, я стремглав полетела обратно в комнату.

Была ли та духота? После странного порыва грудь распирало, рвало на части, терзало. Я в ужасе запрыгнула в кровать, обхватила подушку руками и ногами так крепко, как только могла. Словно ледяная ткань в силах выморозить, заставить забыть пляшущие на кончиках пальцев искры, унять притаившуюся где-то внутри золотую нить… Хорошо, что брат крепко спал.

А далеко внизу, в огромном мягком кресле, уставившись ополоумевшим взглядом в темноту, сидел мужчина. Одной рукой он сжимал лёгкий дорожный плащ, а другую всё никак не решался отнять от приоткрытых, не то в удивлении, не то в недоверии губ.

Давненько не удавалось заснуть так быстро. Я всё не вылезала из-под одеяла и терпеливо убеждала себя, что случившееся ночью лишь шутка воображения. И мне это почти удалось. Я вообще всегда мастерски занималась самообманом. Но стоило вылезти на свет, как смущение, злость и растерянность вернулись в полной мере.

На соседней подушке покоилась голова брата. Вопреки несмелым надеждам, плечи, туловище и ноги тоже оказались при нём.

– Доброе утро, Вирке!

Мерзавец всё так же красив. И сухие тонкие губы всё те же, что так молили прикоснуться к ним ночью. Я поспешно сосредоточилась на чём-то более невинном и уставилась на морщинку между бровями. Нет, только не на неё! Я нашла на аккуратно забранных в хвост волосах выбившуюся прядь, а в ней – седой волос. Хорошо. Сюда и смотреть.

– С тобой? Это вряд ли, – отрезала я, изо всех сил разглядывая серебристую паутинку.

Белен и не подумал разозлиться, возмутиться или хотя бы вылезти из постели. Он откинул одеяло и завёл руки за голову. Одетый! Уже легче.

А я?

Я торопливо заглянула под одеяло. Фух, ночная рубашка на месте. Стало быть, происходящее – не моя вина, а брата. Хотя, собственно, что – происходящее? Ничего особенного не случилось. Раньше я частенько забиралась к нему в кровать и, прижимаясь всем телом, грелась до самого утра…

Оу… Теперь это кажется не таким уж нормальным. По крайней мере, стало понятно ежеутреннее смущение и замешательство брата.

– Какого гоблина ты здесь делаешь? – я пихнула наглеца в бок, надеясь скинуть, но лишь отодвинулась сама.

– Ты давно так отвратительно ругаешься? – Белен повернулся и обеспокоенно уставился на меня. – Если вас этому учили в Карсе Игнис, я, пожалуй, отзову жалование твоих наставниц и подниму вопрос об их компетентности.

– Каждую среду и субботу, – с готовностью подтвердила я. – По два часа мы разучивали портовые песни моряков и учились объясняться с ними языком жестов. Я стала лучшей среди ровесниц.

– Только среди ровесниц? А я-то возлагал на тебя большие надежды, – брат едва не всплакнул от разочарования, а я снова попыталась избавиться от неприятного общества. – Ты чего делаешь? – широкоплечий и невероятно тяжёлый, он, кажется, даже не заметил моих стараний.