– Буду называть тебя Яриком или Яром. Надеюсь, братишка, ты не против, – «рыжий медведь» чуть ли не с телячьей нежностью взглянул на свой меч, после чего присел и обтёр его лезвие о шкуру одной из собак. Как оказалось, несколько преждевременно, ибо раздавшийся недалече приближающийся лошадиный топот вкупе с человеческими голосами сообщили могучему великану, что веселье только начинается.

Тем временем подоспевшая к месту действия двадцатка Зелима суматошно вывалилась на поляну, осадила коней и растерянно остановилась, потрясённо осматривая открывшуюся взору картину: десять изрубленных на куски тушек казавшихся такими страшными при жизни дулмасских волкодавов беспорядочно устлали собой лесную полянку. Ещё двое покалеченных, но оставшихся в живых псов, тоскливо скуля, ломанулись прочь из пущи.

В тот же момент Ратибор, укрывшийся за стоящим на краю луговины внушительным кедром и беспрепятственно пропустивший на прогалину преследовавший его отряд, решительно вышел из-за ствола дерева, уверенно зайдя в спину примчавшимся на свою смерть ослямбским воителям. В синих очах дюжего руса добро полыхало яростное голубое пламя. Замыкающий дружину аскер, почуяв неладное, обернулся лишь только для того, чтобы увидеть сверкнувшее, будто молния, лезвие Ярика: могучий удар наискось развалил шалмаха от плеча до рёбер. Кровь хлынула ручьём, когда верхняя часть тулова взмыла в воздух; нижняя же так и осталась сидеть в седле. Но ещё до того, как половина туловища незадачливого гвардейца с глухим звуком шлёпнулась на землю, молча ринувшийся на врага молодой богатырь, крайне удачно воспользовавшийся фактором внезапности, успел похожими стремительными ударами разрубить ещё троих горе-вояк, после чего в поднявшейся суматохе принялся ловко носиться между ошалевшими от запаха крови скакунами да их не менее ошарашенными от происходящего всадниками, оказавшимися неспособными осознать, что на отборную ватагу нурязимцев в два десятка рыл осмелился напасть всего один боец.

Лишь предводитель аскеров быстро понял, что происходит: Зелим, ехавший первым, развернулся и, оторопело наблюдая за тем, как огнекудрый русич споро разделывает его подчинённых на мясные ломтики, с ужасом для себя осознал: они опоздали; Ратибор умудрился до их приезда порубать кахремских собак и теперь лихо, умело вырезает уже столичных бойцов, за какую-то минуту сократив чуть ли не вдвое прибывший по его душу отряд.

Липкий пот выступил на лбу тысяцкого; точно такой же, каким он покрылся в Мирграде, в Соловьином переулке, когда в неописуемом испуге вместе с остальными ослямами ломанулся прочь от взбешённого варвара. Та приснопамятная сеча на всю жизнь стыдливым клеймом врезалась в память наследнику рода Тупсов, хотя он и пытался в течение всего последующего года изгнать из головы те пренеприятнейшие воспоминания. И вот, казалось, это удалось: глубоко запрятанные внутрь кошмары, дрожь и страхи стали беспокоить удалого осляма всё реже и реже… ровно до тех пор, покудова он вновь не увидел перед собой полыхающие гневной лазурной дымкой глаза Ратибора.

В тот же миг Зелим, боящийся рыжекудрого исполина пуще самых высоких костров Ахримана, повернул коня да в ужасе пришпорил его, позорно бросив своих воинов на растерзание «рыжему медведю». Командир отряда осов, мало чего соображая от накатывающей волнами паники, разудало понёсся прочь, подальше от взбешённого варвара, с холодной усмешкой на устах планомерно уничтожавшего элитную ослямбскую гвардию. Исход боя тысячнику был сразу ясен; в Соловьином переулке они целой ордой не смогли одолеть могучего гиганта; что уж тогда говорить про какие-то жалкие два десятка ослямбских воителей. Очередную промашку только допустил знатно перетрухавший Зелим, вдруг страстно захотевший жить; с перепугу поскакал он не в сторону Дулмаса, а точнёхонько в противоположном направлении, то бишь вглубь Багряных топей.