Сид – воплощенное терпение.

Но когда они подошли к стеклянному шкафчику в комнате с телевизором, он сдался. Там стояла коллекция Ганешей[31], собранная его отцом и матерью. Стеклянные Ганеши, металлические и деревянные. Один из искусственной кожи, его они нашли на субботнем базаре. Другой вырезан на орешке бетеля. В общем, начиная с авторского Ганеши из дерева и камня с еле заметно очерченным животом и хоботом и заканчивая современным Ганешей в солнечных очках, который отдыхает в шезлонге и читает книгу в позе лотоса, согнувшись так, что его грудь лежит на животе; а еще пятиглавый, как Равана[32], но не Равана; исполняющий тандава-нритья[33] или поглощенный другим танцем; и с раскрытым зонтом; и произносящий речь в микрофон, кажется, в рубашке и брюках. С каждым днем он представал все в новых и новых обличиях. Никто не удивится, если пока мы перечисляли все это, а мать Сида совершала пуджу, сзади протянулась рука Старшего или еще кого-то и усадила еще одного Ганешу среди его прочих воплощений. Тогда поднос в ее руках развернется, и он тоже будет освещен пламенем лампадки и окутан ароматным дымом.

Каким бы долгим ни казался обход всего дома, здесь предстояло провести гораздо больше времени. «О боже!» – в отчаянии простонал Сид и отправился к холодильнику посмотреть, не осталось ли там чего. Но то были суровые дни.

Он бросился к гаражу и хотел попросить Рупу, жену Виласа Рама, или самого Виласа, чтобы они у себя на скорую руку поджарили омлет или паратху, потому что ему надо бежать. Не успел он достигнуть цели, как они оба показались, звеня колокольчиком, в сопровождении других молящихся:

– Ом джай Джагдиш Харе Свами джай Джагдиш Харе, вмиг избавь от трудностей преданных тебе!

– Мои трудности точно не собираются заканчиваться. Прямое доказательство того, что я не преданный, – должно быть, съязвил про себя Сид. – Пришло время совершить пуджу желудка, а не пуджу богов. Надо найти такое место, куда не проникнет звон и запах этого ритуального шествия, положить голову на колени любимой бабушки и поскорее отправиться на игру.

Он схватил яблоко и вошел, готовясь запеть «Бабуля, расслабься, давай станцуем буги-вуги» и уже совершенно не рассчитывая на омлет, но застыл в недоумении:

– Неужто и сюда проникла вся эта божественная братия?

Бабушка, непонятно в какой момент, подняла трость и теперь лежала на спине, вытянув ее под углом в девяносто градусов. Глаза закрыты, застыла, как статуя, – как будто явилась из других миров.

Трость направлена ровно вверх, но прежде чем Сид засмеялся или отвесил какую-нибудь шутку, с той стороны раздался голос:

– Я калпатару, дерево желаний.

Было ли это спровоцировано другими божествами, живущими в доме, или еще чем-то – никто не знает, потому как есть многое, чего не знает никто.

Озабоченность собралась складками на лбу Лилавати, когда она услышала эту новость. Та самая Лилавати, которая была женой Кантхе Рама, свекровью Сушилы и матерью Красавчика, чье настоящее имя было Чампак и которому Старший помог научиться водить машину и получить государственную службу, но его выгнали из гостевого дома для чиновников, потому что он пьяным сел за руль машины члена Государственного Законодательного собрания Бабу Миджаджи Лала джи, хотя и пытался заглушить запах спиртного ароматным супари-паном, но без конца открывал переднюю дверь и сплевывал красный табачный сок, к которому примешивался запах дешевого местного самогона, его-то и учуяла дочь Бабу Миджаджи Лала джи, сидевшая как раз позади водительского кресла, и, когда открывалась передняя дверь, алкогольные пары устремлялись в ее сторону, возможно, на нее даже попало несколько капель, которые, к счастью или к несчастью, она не могла увидеть в темноте, но счастливее всех был сам Бабу Миджаджи Лал джи, который когда-то управлял двуколкой и был просто Миджаджи, а получив членство в Законодательном собрании, стал одновременно и Бабу, и джи, теперь он спал и бодрствовал в выбеленной до хруста домотканой одежде, которую могла запятнать одна лишь мысль о красной от пана слюне, а так как он был чиновником, то даже крохотная капля могла порядком подмочить его репутацию, но занавес тьмы не способен остановить запахи, и нос дочери потопил лодку Чампака, ее жалоба была услышана, и водителя уволили, тогда-то Старший и прозвал его Красавчиком, а когда Кантхе Рам или Лилавати начинают упрашивать: «Бхайя джи, уж пристройте куда-нибудь», Старший вынужден им напоминать, что уже пристроил и тем самым уберег несмышленыша от тюрьмы, иначе он так бы и не оставил дурных привычек, а где теперь я могу за него поручиться, но все же поручился, пытаясь снова пристроить, и в итоге тот получил шанс наняться в рабочие к строительному подрядчику в другой город, а Старший его заверил, мол, если освоишь профессию, то сам станешь подрядчиком и тогда будешь зарабатывать столько, что представить даже не можешь, но после того, как я уйду на пенсию, тебе придется бесплатно построить мне дом, а еще дом Сиду, и все засмеялись, а вот Фусса, к примеру, был всего лишь слесарем в какой-то организации и делал там что-то такое с ванными – положить плитку, поменять кран или душ, стал большим спецом, сначала занимался унитазами и раковинами, а потом перешел на окна, полы, стены, итальянскую мозаику, двойное остекление, раздвижные двери, душевые кабины, а потом начал делать всякие модульные кухни, потом стал получать контракты на дом целиком, и погляди-ка, как вальяжно слезает со скутера и раздает указания толпе рабочих, которые покуривают биди у ворот и ждут, что сегодня им перепадет работенка: ну-ка дайте боссу Фуссе пройти, и видишь, несмотря на такое имя – Ф-с-с-с и сдулся – он стал боссом, и ты станешь Красавчиком боссом, но и там Красавчик кое-как протянул три месяца, потом стал водителем грузовика, потом таксистом, потом долгое время от него не было вестей, а потом каким-то ветром занесло обратно в родительский дом с отбитой почкой, Старший костерил его последними словами, но оплатил лечение и лекарства, а глубокой ночью Кантхе Рам и Лилавати, взяв предварительно отпуск, увезли его в деревню, вернулись они спустя довольно долгое время, и Красавчик уже был в сопровождении своей молодой жены Сушилы, казалось, парень остепенился, но поговаривали, что нет-нет да и вспомнит старое, по крайней мере, на ум приходит та ночь, когда Сушила отказалась открывать дверь, а он стал фальшиво орать: «Я увидел твои захмелевшие глаза, и сердце мое сразу стало пьяницей», тогда Сушила с грохотом распахнула дверь и отвесила ему такую пощечину, что она еще долго отдавалась эхом в ночи, пение умолкло, как и храп Старшего, который до сих пор напрасно сотрясал воздух, пытаясь вразумить: «Будь потише, кругом живут большие чиновники», теперь в домах этих чиновников Красавчик вешает шторы – и те, что крепятся на кольца, и модные, и роскошные, и жалюзи, у него есть сын и дочь: Принц и Куколка, которые, придя из школы или наигравшись, стучат в кухонное окно, когда им вздумается, и просят: «Эй, мам, дай воды со льдом», или что-нибудь поесть, иногда им разрешают войти в дом со словами: «Ладно, помогите маме, уберите посуду и вытрите» или: «Принесите с грядки кинзы, только не выдирайте ее целиком», а когда войти не разрешают, то они, пряча глаза, все равно проскальзывают, и если кто-то их заметит, то спешат скрыться, на что жена Старшего взрывается: «А ну, развернитесь и поздоровайтесь как следует! А что это у вас во рту? Почему берете тайком? Не можете попросить, если что-то нужно?» На это они, конечно, отвечают госпоже: «Нет, мэм, ничего нет во рту, мэм», на ходу пытаясь проглотить все разом и одновременно говорить, закашливаются, а госпожа продолжает: «Матери следовало бы обратить внимание на привычки своих детей, иначе дело плохо кончится», – и еще долго по дому разносится ее брюзжание, но в этот день ничего такого не произошло, только бабушка Принца, которая была старая, но не такая старая, как та бабушка, которая все время лежала на кровати в своей комнате, наморщила лоб и серьезным голосом сказала: «Та бабушка – дерево желаний», услышав это, ее внук Принц под предлогом сказать кое-что Сушиле, зашел в дом и, не глядя по сторонам, с мыслью, раз он никого не видел, то и его никто не видел, – так или иначе, никто ему не помешал – он бесстрашно вошел в комнату старой Матери и тихонько прокрался к изголовью, чтобы еще раз услышать то, что она сказала утром, когда лежала, подняв свою трость.