Правда, однажды нас вывозили в театр драмы, на Партизанскую поляну. И вот я ходил по улицам с Верой и почти ничего не узнавал, хотя одно место возле кинотеатра «Октябрь» мне припоминалось тем, что здесь было фотоателье, в котором мы сфотографировались на цветные снимки. Правда, мне ни одного не досталось, поскольку мои сослуживцы выманили у меня все шесть.

В душный от дневной жары вечер, мы с Верой заходили в парк, в скверы. А на Кургане Бессмертия обошли всю прилегающую к нему территорию, которая тогда ещё только складывалась, как образцовая зона отдыха..

Здесь росли совсем молодые клёны, каштаны. Напротив парка была как раз наша воинская часть. Четыре года назад в Мюнхене проходила летняя Олимпиада. Мы сидели в автобусе после игры в футбол и слушали по радио трансляцию баскетбольного матча между США и СССР. И мы тогда издавали ликование, когда наши за три секунды до окончания тайма забросили победный гол в сетку американцев.

С Верой мы долго бродили по улицам и площадям, пока не село тёплое солнце. Нам было так хорошо вдвоём! На третий день Вера вышла на работу. Она была телеграфисткой в агентстве Аэрофлота. Я обещал к ней приехать на троллейбусе. И в час дня вышел из троллейбуса. После её смены мы ходили на двухсерийный кинофильм «Табор уходит в небо», снятый по мотивам ранних рассказов Алексея Максимовича Горького. Домой я улетал самолётом ЯК-40. Меня провожала Вера, со мной была книга Виктора Гюго «Собор парижской Богоматери». Почему именно эта книга, я не задумывался. Никакого символа она для меня не имела. И читал её почти без особого интереса во время полёта из Блинска в Ревск…

1976.

Письмо первое.

4 сентября 1976 года.

Здравствуй, Вера, я бы мог обращаться к тебе, как к самой дорогой! Ты такой для меня и являешься. Но на это я пока не имею права разбрасываться такими словами. Уверен ли я в себе или нет, но что-то мне подсказывает, на пути к тебе встанет много препятствий. И если бы ты сказала, что ты во мне не уверена, я бы не обиделся. Так что ты меня не обессудь за такое вступление.

А теперь к сути… итак, когда приехал от тебя, это письмо я принялся писать не сразу. Сначала надо было переговорить с матерью. Ведь в тот теплый августовский вечер я уехал к тебе так неожиданно, что даже не предупредил ни родителей, ни сестру. Но когда сел писать, меня подстёгивало нетерпение: скорее, как можно скорее, надо сообщить тебе, как долетел на самолёте ЯК-40 из Блинска в Ревск, а также сообщить обо всём, что узнал. В общем, ниже опишу всё по порядку.

Пробыв у тебя четыре дня, я не чаял попасть домой, так как могла переживать мать, когда узнает, что меня нет ни на работе, ни в семье. Сидя в салоне, мне казалось, что воздушный лайнер за облаками, как назло, летел медленно, будто стоял на месте. В полёте мне даже не читалось, я просто смотрел в иллюминатор – за этим занятием так и провёл время…

И вот бортпроводница сообщила, что подлетаем к Ревску, всем предложила пристегнуть ремни. Хотя самолёт был готов идти на посадку, какое-то время мы ещё летели на большой высоте, так как под нами тянулись белоснежные облака, они лежали неподвижно, этакими равномерными бугорками, как пушистое сбитое в складки покрывало, а кое-где вздымались валунами, горками. А вдали громоздились серо-чёрные тяжёлые тучи, как скалистые горы.

Кто-то из пассажиров в иллюминатор увидел, как за бортом сверкала стрелами молния. Оказывается, под нами была гроза, на земле шёл сильный дождь. Самолёт снижался с металлическим свистом и гулом. И тотчас этот звук изменился, и небесный лайнер с пронзительным воем начал ещё быстрей снижаться, точно преследовал какую-то цель, стремительно летя к земле, что можно было подумать, неужели с самолётом не всё благополучно? И приходилось только надеется на чудо. Хотя, то, что мы терпим бедствие, что мы, не дай бог, в аварийной ситуации, таких ощущений я не испытывал, надеясь на мастерство лётчиков. Вот он погрузился в густые серые облака, и ничего не было видно: стоял сплошной серый туман.