Создание Центробалта стало звездным часом для Дыбенко. Именно он был избран его первым председателем, причем как делегат от транспорта «Ща». Выборы председателя проходили путем открытого голосования. При этом каждый из тех, кто желал занять этот пост, выступал с речью и своей программой деятельности. Речь Дыбенко (подготовленная для него Коллонтай), его громкий голос, властные манеры, нарочитая воинственность и бескомпромиссность произвели впечатление на депутатов, и за него проголосовало большинство. Это была большая победа не только лично Дыбенко, но и Коллонтай, и всей партии большевиков. Отныне под их контроль переходил весь Балтийский флот.

И все же почему именно Дыбенко выбрали председателем Центробалта? Говорить о том, что его якобы в 1917 году знал и обожал весь Балтийский флот, что он был необыкновенно популярен (как постоянно любил хвастаться наш герой), мягко говоря, некорректно. Если Дыбенко к тому времени и могли знать, то только на тех кораблях и судах, на которых он фактически служил. Интернета в то время не существовало, к тому же в условиях затяжной тяжелейшей войны команды кораблей и личный состав береговых частей существовали весьма изолированно друг от друга. Спросите у любого из служивших на флоте матросами ветеранов, много ли они знали матросов на других кораблях, в других соединениях и в других военно-морских базах? Максимум кого они могли знать – сослуживцев по учебному отряду, по своей боевой части и отчасти по кораблю, если тот был не лишком большим, ну, может быть, еще несколько земляков на ближайших кораблях. Вот и все. И это в советское время, когда на лучших матросов регулярно выпускались специальные агитлистовки, когда о лучших матросах писались статьи во флотской печати, а на первых полосах печатались их портреты. Что же тогда говорить о Балтийском флоте 1917 года? Да и чем вообще мог завоевать популярность у реально воевавших матросов баталер с какого-то вспомогательного судна, никогда в жизни не участвовавший в морском бою? Тем, что грабил сослуживцев и торговал ворованным вином? Об истинной, а не выдуманной «популярности» Дыбенко нам уже поведала резолюция общего собрания команды транспорта «Альфа». Так что все рассказы самого Павла Ефимовича и его записных биографов о небывалом авторитете Дыбенко на Балтийском флоте – это не больше чем сказки.

Для большевиков, с подачи Коллонтай, Дыбенко в тот момент стал как бы «своим», для анархиствующих матросов он был «своим» и раньше, по хулиганской и хамской манере поведения, для контрразведки Балтийского флота, а через нее и для командования флота он, как старый провокатор, также в некотором роде был «своим». Думается, что именно этим и объясняется стремительный взлет Павла Ефимовича, которого толкали наверх как матросские низы, так и офицерские верхи, да еще и большевистское руководство в лице Антонова-Овсеенко и Коллонтай.

Возникает вопрос: а почему, вернувшись после февраля 1917 года с каторги, матросы-революционеры не свели с провокатором Дыбенко свои счеты? Ответ лежит на поверхности. Когда большинство каторжан вернулись, достать Дыбенко было уже невозможно, т. к. бывший сослуживец-провокатор к этому времени возглавлял Центробалт, приобрел огромные связи в руководстве партии большевиков и стал для них недосягаем. Любое выступление против него грозило обернуться против самих заявителей как по линии большевистской партии, так и в виде мщения со стороны самого Дыбенко и его боевиков. Поэтому вернувшиеся с каторги Ховрин, Сладков и другие сочли за лучшее заключить с Дыбенко негласный нейтралитет. К тому же практичный Павел Ефимович сделал все от него зависящее, чтобы ввести преданных им сослуживцев в руководящие матросские органы, компенсируя им, таким образом, свое недавнее предательство. Перед бывшими каторжанами стал выбор: или, рванув на груди тельняшку, пытаться доказывать практически недоказуемое, рискуя вообще остаться вне центробалтовской кормушки, или же согласиться на предложенные им условия. Выбор был очевиден. Единственно, что они смогли сделать в дальнейшем, – презрительно игнорировать Дыбенко в своих мемуарах, в то время как тот, в своих, наоборот, хвастался их крепкой дружбой.