– Нет, спасибо. Думаю, сегодня меня это ждёт дома. Некрасиво выйдет, если я уже в самолёте…

– Простите, но в проходе стоять не рекомендуется для вашей же безопасности, – перебила стюардесса.

– Первый класс, и я не могу постоять в проходе?

– Для вашей же безопасности, – терпеливо повторила та.

– Л-ладно. А вот здесь я могу присесть?

– Да, здесь свободно. Вам принести ваши напитки?

– Будьте добры.

– Желаете чего-нибудь ещё?

– Пока нет, спасибо, – и она пошла дальше по проходу в хвост самолёта, а «дядя Рома», перекинувшись через подлокотник, грустно проводил её взглядом. Потом продолжил, обращаясь к Аркадию. – Возвращаешься с учёбы?

– Да.

– А много ещё осталось?

– Ничего не осталось, совсем возвращаюсь.

– Погоди, это ж сколько тебе лет? 24. А лицо ещё мальчишеское. Анина порода, Анина…

– Вы так хорошо знали мою мать?

– Познакомились за год до твоего рождения, сначала вёл дела с Геннадием, а потом сдружился с семьёй.

– Странное совпадение, что я вас встретил.

– А жизнь вообще штука не простая, – шутливо заметил Роман Эдуардович, потом с минутку помолчал, выпил. Видно было, как он собирается с мыслями, что Аркадию показалось весьма занимательным: посторонний взрослый человек, даже не друг, просто знакомый собирается что-то ему сказать, но не решается. – Нет, ты не думай, что я замолчал от глубины мысли, воспоминания нахлынули.

– Даже если нечто в этом роде и имело место, думаю, вы бы не признались, постеснялись.

– Ха! Ты ещё мальчик! Уж кого-кого, а тебя бы я не постеснялся ни при каких условиях, потому как ты бы и не понял, в честь чего это я тебя стесняюсь. Я тогда был молодым, относительно, конечно, но всё же. С другими мы обращались очень непосредственно, можно сказать по душам, и женщины вокруг нас тоже были молодыми и красивыми, и дело своё имелось, и ничего более нам не было нужно. Желаю тебе такое испытать. – Он явно был пьян. – Помню твою сестрёнку милой русенькой девчушкой, тихой, но с заразительным смехом, а теперь она бизнес-леди и глубоко несчастна. С полгода назад нам довелось неформально пообщаться. Ты уж с ней там помягче.

– Чего-то я недопонимаю. Почему вы думаете, что я груб со своей сестрой?

– Нет, я так не думаю.

– Зачем вы вдруг обо всём этом заговорили?

– Эх, молодость, обязательно ей надо, чтобы имелся подтекст, а мне просто захотелось повспоминать.

– Я, если честно, совсем не помню вашу семью. Помню только, что вы женаты, но детей у вас, кажется, не было.

– Нет, я не женат, и никогда не был, и детей у меня нет и не будет. Почему, не спрашивай, это личное.

– Так семья сплошь личное, и вы первый начали. Можно ведь поговорить о друзьях, о работе, о Франции, о Париже, наконец, раз уж случай нас свёл именно здесь. Так нет же – сразу о семье.

– Что же, молодой человек, у нас общего кроме неё? Смотря на одну и ту же вещь, Париж, например, мы бы всё равно увидели её по-разному, а это хоть какая-то точка соприкосновения.

– Признаться, пока вы со мной не заговорили, мысли о родных меня беспокоили менее всего, так что слабоватая точка.

– Как угодно, но твоя сестрица меня очень задела. Ты, видимо, подумывал о своей дальнейшей жизни?

– Признаться, да, только мне на эту тему тоже не хочется говорить.

– Однажды Аня поделилась со мной планами насчёт твоего будущего, ты тогда был совсем маленьким. Интересно сравнить и узнать, сбылись ли они, а если нет, сбудутся ли когда-нибудь?

– Ну, наверно, интересно.

– Хотела из тебя сделать композитора. Заметь, не исполнителя, именно композитора, и не просто какого-нибудь завалящего, а великого и знаменитого, не меньше, но когда ей говорили, что для этого личного желания маловато, искренне расстраивалась, иногда злилась. Учила ли она тебя музыке, точно сказать не могу, Аня никогда и ни с кем об этом не говорила, но думаю, что нет. Как ты думаешь, она чего-то боялась?