– У меня нет плотских желаний, – почти шепотом ответила я, не решаясь взглянуть на лорда Роберта.

– Тогда твои видения будут истинными, – сказал Джон Ди.

– Но я все равно ничего не поняла, – возразила я. – Кто такая Джейн? Разве в случае смерти его величества трон перейдет не к принцессе Марии?

Лорд Роберт приложил палец к моим губам, и я замолчала.

– Садись! – велел он и силой усадил меня на стул.

На другой стул он сел сам. Никогда еще его лицо не оказывалось так близко от моего.

– Мисс Мальчик, ты сегодня дважды увидела такое, за что нас всех могли бы отправить на виселицу.

– Почему? – спросила я, чувствуя бешено заколотившееся сердце.

– Заглянув в то зеркало, ты подвергла всех нас смертельной опасности.

Я поднесла руку к щеке, будто хотела стереть с нее сажу.

– Милорд, вы о чем?

– О том, что здесь было, никому ни слова. Составление гороскопа короля приравнивается к государственной измене. Наказание за это – смерть. Сегодня ты составила его гороскоп и предсказала дату его смерти. Ты хочешь увидеть меня поднимающимся на эшафот?

– Нет! Я…

– А сама взойти туда хочешь?

– Нет, – дрожащим голосом ответила я. – Милорд, мне страшно.

– Тогда храни молчание. Никому ни слова. Даже своему отцу. А что касается Джейн из зеркала… – (Я ждала.) – Просто забудь все, что видела. Забудь даже то, что я просил тебя заглянуть в зеркало. Забудь про само зеркало и про ту комнату.

– Мне больше не придется в него заглядывать? – спросила я.

– Все зависит от твоего согласия. Не захочешь – я больше не заведу разговор о зеркале. Но сейчас ты должна о нем забыть. – Он соблазнительно улыбнулся. – Это моя личная просьба, – прошептал Роберт Дадли. – Я прошу тебя как твой друг. Как человек, чью жизнь ты теперь держишь в своих руках.

– Понимаю, – только и могла ответить я, чувствуя, как у меня подгибаются колени.

В феврале двор перебрался в Гринвичский дворец. Ходили слухи, что королю стало лучше. Однако за все это время он не посылал ни за мной, ни за Уиллом Сомерсом. Он не звал музыкантов, не хотел ни с кем беседовать и не появлялся на обедах. Я уже привыкла, что дворец полон врачей. Их можно было сразу узнать по одежде. Иногда они сбивались в кучки и о чем-то шептались. На все расспросы придворных они отвечали очень уклончиво, тщательно взвешивая каждое слово. И вдруг с какого-то момента врачи стали исчезать. Время шло, а новостей о выздоровлении короля так и не было. Бодрые заявления врачей о пиявках, способных очистить кровь юного короля, и о микроскопических дозах яда, убивающего болезнь, уже не вызывали доверия. Герцог Нортумберлендский – отец лорда Роберта – вел себя так, словно был некоронованным королем. За обедом он сидел справа от пустого трона. Он возглавлял еженедельные заседания государственного совета, но при этом не уставал говорить всем и каждому, что королю становится все лучше. По словам герцога, король ждет не дождется наступления теплых дней и даже думает о летних путешествиях.

Я молчала. Мне платили за внезапно сказанные слова и за слова неуместные. Вряд ли сейчас было что-то более неуместное, чем правда о юном короле, оказавшемся наполовину узником своего главного придворного. Я не могла сказать, что Эдуард умирает без общения и заботы, что все сколько-нибудь значительные люди в Англии думали сейчас о короне, но не о самом юноше, и это было великой жестокостью. Эдуард был совсем еще мальчишкой ненамного старше меня. Он остался без отца и матери. По сути, его бросили умирать одного. А вокруг меня придворные убеждали друг друга, что пятнадцатилетний король этим летом непременно женится. Я не знала, о чем думал Эдуард, когда кашель отпускал его истерзанные легкие. Но явно не о женитьбе. Я и без своего дара отчетливо видела, что меня окружают почти сплошь лжецы и мошенники.