– А после того, как ты увидела гибель… детей, – это папа Ильи в разговор вступает, он мастер-психолог, один из лучших во Флоте, – тебе больше не хочется раздражаться от заботы твоего напарника?

– Да… – кажется, удивиться больше невозможно, но у меня получается: он же совершенно точно угадал мои ощущения.

– Тогда надо просто расслабиться и принимать все так, как оно идет, – советует мне он. – Придет время, и ты осознаешь. А сын уже понял?

– Папа, но это сказка! – восклицает Илья, а я недоумеваю: о чем это он?

– Сказка, – соглашается его отец, но ничего больше не объясняет.

Чуть позже я, конечно, увожу маму в лес, чтобы поделиться своими переживаниями. Она совершенно точно понимает, что происходит, но почему-то хочет дать нам возможность понять самим. Вот только есть ли у меня желание понимать? Нет, мне, пожалуй, просто расслабиться хочется и ни о чем не думать. Получается, папа моего напарника прав. Значит, так и буду делать.

– Рано или поздно, доченька, ты осознаешь это полностью, – вздыхает мама, обнимая меня, как в детстве. – Но я помогу тебе. Когда ты себя стала необъяснимо, по твоим словам, вести?

– После мнемограммы, мамочка, – выдаю я заготовленный ответ, ибо думала уже над этим.

– А как изменилось поведение Ильи? – интересуется она.

– Знаешь… Наверное, никак, – вдруг понимаю я. – Разве что я начала лучше понимать его заботу и… принимать ее.

– Ты начала принимать его заботу, больше проводить времени с ним, – кивает она мне. – С чем это может быть связано?

– Компенсация эмоционального шока? – строю я догадки.

Но мамочка только улыбается, позволяя мне додумать самой. На самом деле, я испытала очень большой шок дважды: когда увидела гибель экскурсионного звездолета и когда… ну в той мнемограмме. Ксия Винокурова после первого-то намертво запечатлелась на своего мальчика, а я, выходит, после второго? Проверка импринтинга – школьная задачка, и у меня именно его нет. Я могу сомневаться в Илье, могу ему противоречить, могу спорить, значит, это не импринтинг. Любовь? Но у меня отсутствуют многие симптомы этой самой любви, описанные в литературе. Чем же это тогда может быть?

Наверное, мамочка права: придет время, и я все пойму сама. Ну, или вытрясу версию из Илюши, мне он сопротивляться не может. Кстати, действительно, почему он ведет себя со мной так, как будто я драгоценность? Это, наверное, тоже объясняется, но я пока не знаю как. А вот что я знаю… Что любит Илья? Что ему нравится? Ведь он обо мне все знает, а я о нем?

Задумавшись, легко нахожу ответы на эти вопросы. Но вот когда я успела все это узнать – ведь Илья меня раздражал еще со школы – как я запомнила, что ему нравится, а что нет? Это, пожалуй, самое загадочное во всем, что с нами произошло, даже загадочнее моих ощущений.

Пока Уля гуляет со своей мамой, я оказываюсь один на один с отцом. Он, конечно же, знает, как я к напарнице своей отношусь, и я ожидаю от него ребусов типа «догадайся сам», хотя практически уже догадался. Принцип Оккама, описанный в одной из древних книг, мне очень в этом помогает: исключив другие варианты, я получаю единственно возможный, хоть и сказочный.

– Сын, случаев единения с пороговым усилением дара известно всего два, – произносит папа наконец. – И оба у наших друзей, поэтому среди людей вы с Ульяной первые.

– А это точно единение? – ради приличия интересуюсь я, хотя уже и сам все понимаю.

– Мария Сергеевна подтверждает, – отвечает он, лишая меня аргументов.

Товарищ Винокурова – это серьезно, и раз она подтверждает, то вариантов нет. Один из сильнейших интуитов, телепат… Да, пожалуй, это доказательство. Я задумываюсь о том, что Улю в последние дни из крайности в крайность не бросает, но еще не вечер, как говорили древние, вполне может взбрыкнуть.