Не стать готично обращённым к себе, понимая сущность задетого превосходства и мыслью устремлять холод этих стен мира за последним опытом права наяву. Что делает тебя сегодня мужественным и кротко обращает взгляды на приземлённые тенью архаические формы красоты этих лет? Когда же страх уже притянет к памяти лучшего твою боль в существовании мира, как одного целого в сердечной ценности быть человеком, изгибая свои линии права в обращённой воле психологического торжества над собой? Ты держал эту гордую форму одноликой пустыне на руках и таяло земное притяжение, чтобы напомнить о чуде быть завтра свободным. Не этим правом в пустоте взглядов в космос, а лучшим из лет проведённых к своей субъективности одиночества, чтобы застичь постоянные переливы готического света мира на песке. Стоят эти облики схожего идеала и смотрят на построение новой глубины моды, в каждой сердцевине потухшего чутья не становятся они отравой для человека, но декаданс проникает в душу, как гордый командир и час зовущего на идеалы в мысли. Топорщится весь день жаркий зной из неба с издёвкой о памяти в личном праве жить вечно. Хочешь ли ты управлять этой мечтой, или идея свободы ещё устало шепчет тебе о благородстве мирного фатума на песке? Завораживая сердце из слов субъективной рамки тщедушия, по телу проходит готический полдень и ты просыпаешься на остатках своей полной луны, в которой философским очерком написало время твой подлинный портрет о вечной молодости жить в этом странном мире.

Остыл и впал в немилость искусственный акцент у лжи, чтоб ролью доказать своей нам точность этой боли на вине..

Вокруг своей тени в комнате блуждал архаический призрак – Зольден. Он умолял больше ничего не делать, и став обыкновенным зеркалом из пластиковой современности и тщетной пустоты осознания долга времени всё время спрашивал своё гнилое отражение о том, как быть достойным миру на этой картине лжи? Только обижаясь и держа ручку магнитофона и склеп из пустых надежд стать искусственным интеллектом в мире добра, всё время ухаживал в ужасной маске гримасы чёрной тени – его мифический призрак, чтобы снова умереть и стать добровольной жертвой кровавой формы терминального ужаса, привлекающего вампиров со всей округи. Из тех же мест у деревушки под милым названием «Фролленстрит», прохаживался многоуважаемый господин с тростью и облаком в руке, чтобы снова доказать свою безучастную ложь в непримиримой схватке между диалогом времени и своей чёрно-фиолетовой шляпой в превознесённой форме материального добра в мире. Он бормотал вокруг своей немилости, как хочет стать единством всего на свете и с этим предупреждением вновь останавливал силу своей сердечной мести, чтобы уговаривать каждый день себя не сойти с ума в правилах, придуманных не им. Над этим чудом из гримасы чёрного, запустелого ужаса и надобности умирать каждый день он хотел бы привлекать к себе всё больше внимания и поэтому уходил далеко в лес, чтобы надежды на облаке в его руках снова становились пластиковой формой другого осознания мира причин быть не хуже, чем этот современный инфантилизм красоты и самоутверждения в достоинствах мира – блуждать сквозь космические ходы этих лет, и утверждая, что стал нужным всему снова проникать в эту схожесть интеллектуальной красоты и дум современного риска. По улице Фролленстрит, где проживало очень много всеядных умов и размноженных современностью десятого века потусторонних картин, как нужно обращаться к искусственной лжи времени – произрастала в сердечном движении красоты новая мода и останавливала гибель в этом сердечном мире всего того, что могло бы спонтанно объяснить ложь поколения и дать ей под задницу. Короткими шагами к другому свету в своей пустоте приближался господин в чёрно-фиолетовой шляпе и его ниспадающая тень из под затылка постоянного желания быть впереди всего своего окружения может смело называться внутри желаемой вечности мира «ещё одним подзатыльником Богу». Он чуткий боец и мысленный апломб к тяжёлой участи и связанному миру бытия, в чьих глазах потусторонний склеп внутри осязаемого чутья всегда холодно утверждал свой последний катарсис и чёрную тень, за которой хочет оказаться каждый мирный слуга в своём тихом аду, и приближаясь к немилости – упасть в строгое болото самоутверждения и стройности бегущих мыслей впереди него.