Постоять внутри, как враг благой идеи и увидеть этот день, что отпускает твою сущность, желающую убранством мира предполагать новое чудо в тёмных мирах с глаза очерченного превосходства быть готическим. Пропуская скомпонованные частицы иллюзии свет идёт так ярко, что архаические черты горных хребтов наклоняются ему навстречу и видимый рассвет не унижает эту психическую пустоту в совершенстве благообразия мнительных идей. Ты чувствуешь их на телесном образе человеческого мира, внутри измышляя по существу из древнего родства полной луны, с сознательным изобретением облагороженного чуда мировоззрения из тёмной пустыни влекомого глаза мира. По точно очерченной схожести рисует этот парадокс твоя любовная мистическая картина затаённого страха и архаизм, вчитываясь в строки написанного чувства реальности не вникает в уже проведённые боли в оконечном рассвете человеческой природы бытия. Создавая ложное предосуждение к себе идеальным ты кажешься каждый день, настаивая на благом умозрении лучших частиц света в не сношенной точке представления человека в себе. Прошлым стало бледно умирать чудо в самокритике, оно тащит свою конечную модель и ищет правовой свет, чтобы из готического мрака пустоты голоса космоса знать сегодня, что делать в сущности своей узнанной идеалом мечты. Почему не спрашивая её возраст ты проходишь по кругу точной модели мира и замираешь в прельщённой пустоте ужаса, всматриваясь в картину сложной метафоры наедине с собой? Как не стать ужаленным от этой растраты чувства идеала и склонить мысли в предчувствии вечного покоя над своим разумом?

Над тобой ли враг, в полном одиночестве бродит из последних сил, и укутываясь в ночной холод не хочет больше видеть световое представление? Или ты заблуждаешься в руинах материального архаизма и ждёшь свой последний прибой слаженного чутья, где стал рядом в извечной гордости и мелком нраве осуждения человеческого существа? После низменного предосуждения тебя тащили на порог благородной ловкости мира надежды твои же мнимые образы – друзья, где слепо светило солнечное утро и каждый казался им психоделической ложью в большем рассудке, по которому светит это неяркое полуночное солнце печального возраста отражения мира в глубине своего сознания. Жизнь не спрятала от тебя очки на возрасте, что унесённые формы личной выгоды, скрашивая этот страх ты стараешься молодиться и желать самому себе сделаться более импозантным мужчиной. В середине прожитых лет в построенной голове из умозрительного счастья будущего торжества гуманизма всегда хочется выскочить наружу, как в полночь из квартиры с неуёмными глазами, дрожащими под пустотой сумеречного отражения своего бытия. Когда ты не можешь открыть эту форму готического забвения личности, то холод в бытие быстрого росчерка власти субъективно подкрадывается и ищет свою маленькую идею для мести. Не обращённым к себе прищуром ставишь для врага своей совести ещё одну деталь архаизма, её поперечный срез из других берегов власти жизни сегодня не спросил, как странно ты выглядишь в глазах своего окружения. Он завёл поворотные огни и медленное пламя придирчивого юмора в жизни, чтобы отобразить всю скабрёзную пошлость в ухмылках через век в твоём теле физического существа.

Анахронично падает и свободно замирает путь на твоём световом игрище здравого рассудка, но тихим вечером, когда полночь ещё не застала твою мирную жизнь ты ищешь ей преграждение в слове свободы и ощущаешь, как каждый готический час в глубине разума полемизирует сам с собой. Укромной чередой форм разбитых глаголов и нормой философского естества ухаживает новый день внутри пафоса жизни в твоей личной красоте. Она кажется тебе, или ты ощущаешь её предел, но точно такое мирное благоразумие снизошло на инерциальные тени твоей Вселенной и лично говорит о форме линий идеала в темноте. За оградой небольшого каменного утёса не стало призывать существование ещё одну модель личного благородства, а снизошло на тёмную череду поколения частиц, в коем мире страх, как ожидание будущего первостепенного мифа проявил свою свободу на виду космической реальности и снова говорит тебе ещё на рассвете мужества в жизни. Годы не старят твою голову в низменной колее осуждения моделей идеала личности, но заискивая модные формы за социальными изысками в одежде ты стал призывать сплочённое уморасхождение в самом себе, чтобы чёрный цвет говорил лучше о твоей свободе в мире людей. Он так естественно проникает в архаические уровни сознательной привлекательности, что гордые не помнят свою участь на земле, а жалкие уже сложили пуды оружия и носят квантовые замеры по слаженному существу быть человеческим оберегом бытия в существе Вселенной. Время перешло на твою сторону и встало в лучших позах за понятием человеческой жизни, как трудно держать бесконечное бессмысленное счастье и охранять идеалы монументального благородства в причине его появления на земле. Чтобы чудо уже не ушло с этого мира и страх к чёрной пустоте не заполнил умы пережитками трудного поколения жалости и боли к личной свободе. Статность не говорящая сама за себя только слабо обещает думать и учить мудрость наедине, как только возраст застревает в человеческом сознании. Ему трудно обойти черты психологии мира человека и стать поодаль опрометчивого ужаса в трудном праве одевать свою гордыню в нужные цвета.