«Да уж, наворотил ты дел, мой милый. Кто бы сказал еще недавно, что так всё обернется, не поверила б», – подумала Ирина.

На самом деле она была растеряна не меньше Руслана и лихорадочно искала хотя бы одну причину не позволить ему остаться. Искала и… не находила. Она, считавшая, что уже переболела Русланом и всем, что случилось с ними, поняла, что так и не приняла этого до конца, а только пряталась от произошедшего – за маской сильной женщины, способной пережить измену и продолжать жить дальше. Что всё это время страшно тосковала по этому родному для нее несмотря ни на что человеку. Сидит вот теперь, такой виноватый, беззащитный. И податься ему некуда. Не к кому приткнуться.

Последние сомнения развеял плач ребенка, донесшийся из комнаты.

Минуло полгода.

За это время Жанна лишь однажды позвонила Руслану. И вовсе не за тем, чтобы узнать, как там растет ее дочь Маша, а рассказать, как хорошо и весело устроилась ее нынешняя жизнь с испанским «доном». Хвасталась, сколько платьев и туфель он ей накупил, как много комнат в их доме и какая голубая вода в их бассейне. Так соловьем заливалась, словно картинку из красочного туристического проспекта описывала. Привирала, наверное, боясь признаться, что не так всё сладко и гладко в ее новой заграничной жизни. «Да и Бог с ней, – решил Руслан. – Правильный или нет, но свой выбор она сделала сама». Напоследок Жанна, совсем сбрендившая в своей Испании, добавила и вовсе непонятное:

– А ты, Руслан, так ничего и не понял. Правильно я сделала, что бросила тебя. Adios[1], придурок!

Не сразу всё вернулась на круги своя в семье Ирины и Руслана. Да и не могло быть всё так, как прежде, словно ничего не случилось. Руслан очень изменился. Мог подолгу молчать, уйдя в себя, стал реже улыбаться, начал сутулиться, чего раньше за ним не замечалось, – как будто надломилось в нем то, что позволяло держать спину прямой. И в так любимые им глаза жены редко смотрел, всё больше украдкой взглядывал, словно вину свою ощущал каждую минуту, и, хоть простила Ирина его, сам себя не простил.

И Ирина изменилась. Стала ощущаться в ней невесть откуда взявшаяся уверенность в себе, в своих силах, когда всё нипочем. И только с Машенькой становилась она совершенно сумасшедшей мамой, трясущейся над ребенком и волнующейся по поводу и без, за каждый ее чих и слезки. А Машенька, симпатичная темноволосая девочка с чуть смугловатой кожей – и в кого она такая, – любимая мамой и папой, окруженная заботой, росла крепким и веселым ребенком.

Ее родители не стали нанимать помощницу – Ирина не хотела доверять дочурку никакой, даже самой дипломированной няне. Она полюбила эту малышку не как «свое дитя», а больше, многократно больше. Как вымоленный и выстраданный, не имеющий цены дар небес. Она тетешкала Машеньку, баловала, радовалась каждому мгновению, проведенному с ней. Наконец-то в их доме появился ребенок, который изменил всю жизнь – она стала осмысленной, словно до этого они с Русланом и не жили вовсе. И пусть меж ними не было прежнего чувства, ушедшего безвозвратно, они обрели другое, гораздо более ценное и ценимое ими – семью, которой они, по сути, до той поры не были. И после всего, что произошло – легкой и легкомысленной жизни, измен, предательства, малодушия, боли, прощения, – это связало их так прочно, как ничто другое не могло бы связать. Они чувствовали это оба, хотя никогда и не говорили на эту тему. Это было их, только их многострадальное счастье.

Ирине даже страшно становилось, что это обретенное ими трудное счастье может вдруг по какой-то причине закончиться, перестать быть. По ночам просыпалась она порой в холодном поту, в страхе, что ей это только приснилось, что на самом деле она – брошенная жена, а ее Руслан спит в объятиях молодой женщины, родившей ему дочь. Однако Руслан спал рядом, и Машенька сопела в своей кроватке, а на сердце все равно было тревожно.