Отправившись в путь я бы вызвал множество кривотолков и тем более бы пал в глазах моих слуг. И с той же стороны надо думать о том, как же подумает на мой счет моя же собственная жена. Но надо было понимать, что времена моего безмятежного правления подошли к концу, и если я захочу выжить, то мне придется закрутить планету вновь. Но на это уйдет темного времени куда больше, чем когда либо прежде.

Застучали в двери. Сквозь дверной проем выглядывала старуха – гадалка с городской площади, которой я прежде платил лишь за то, чтобы она молчала. Теперь же она хотела поговорить со мной о том, что творилось в моей жизни. Выслушав меня безосновательно долго, она стала собираться, заявив, что ей нет дела до моей персоны. Мне стал муторно. Схватив ее за руки, я стал требовать у нее того же, что и сотни слуг о того: чтобы она нагадала мне будущее. Она застепенилась и стала смотреть на меня сверху вниз, как и подобает слуге, которого выгнали, а потом снова вернули. И стало видно, что она такая же, как и все.

Выгнав ее снова, я застепенился. Надо было знать, что делать. Вернувшись в город, я бы снова надел свое владение вверх тормашками и стал б таким же правителем, как и были бы до меня. Что ж, меня это вполне устраивало. И надо было вызвать скорую, а то старуха скопытилась. Причем прямо там, у окна. Как лежала себе там, так и лежит, баснословно богатая, как для своих лет. Все деньги у меня вымотала, то на магию, то на тщедушную процедуру по пересадке глаза, который прижился и теперь она видит, как сияет солнце.

Приехавшая скорая констатировала смерть и увезла ее в морг. Меня допрашивать не стали. И так стало ясно, что я тут как раз таки причем.

Оседлав коня, я поехал вслед за ними. Вскоре она вышла, сияющая и здоровая, как ни в чем не бывало. И стала преследовать меня, чтобы я оплатил ей стоимость расходов на собственные похороны. Дав ей медяк, я скрылся из виду, после чего уехал в библиотеку. Там нечего было делать, кроме того, что надо было штудировать кучу рукописей, которые свозили сюда ото всех концов света. И я разбирался в них не хуже, чем любой другой полиглот. За исключением, пожалуй, совсем уж истлевших от времени.

И что там надо было делать? Пожалуй, все что мог я поделать, так это просто следить за приезжими. Она напоминала Александрийскую библиотеку и музей в Лондоне, но была отлична тем, что вход в нее был бесплатным. И, надо же, вполне целомудренным. Вход же в закрытую часть библиотеки, где хранились наиболее ценные рукописи был только для меня и тех ученых, что по полгода стояли в очереди, чтобы там поработать.

Предъявив пропуск, я сел за книги. Они были старые и почти истлевшие от времени нахождения на стеллажах. Но вполне пригодными для чтения, только разбирать текст в них, пожалуй, было несколько труднее обычного.

Скоро я утомился и стал ждать, когда мне вынесут очередной том. И стал наблюдать за присутствующими. Вот один из профессоров стал листать незнакомый мне том, отхаркивая слизь в какое то странное подобие носового платка. Вообще то, быть заболевшим здесь строго настрого запрещалось, но это был не тот случай. Скорей всего, это он от времени просто сыпался на части. И представлял собой довольно жалкое зрелище. Вскоре вышла его студентка, неся ворох книг. И дала знать, что заметила меня. Я отвернулся, чтобы лицезреть другого ученого, который не так много времени здесь находился. Он был молод и умен, что читалось по очкам в строгой оправе, которые он носил как пенсне. И зажат был, словно первый раз в медицинском университете. Я осмотрел книги, что он читал. Они были по живописи и старые настолько, что, казалось, они распадутся от одного только прикосновения к ним.