– Вы, наверное, говорите по-русски? – спросила я больше из вежливости, так как ответ был мне известен.

– Да, конечно, – улыбнулась женщина. – Я из России.

Тут в разговор вмешался Дражен, второй раз за наше знакомство перевоплотившийся в испанского идальго. Он был сама учтивость и галантность. Сначала Дражен подробно рассказал женщине о том, кто такой Горан Каран, а потом вдруг вынул диск из плеера и отдал его женщине. Та, естественно, пыталась отказаться, но если уж Дражен решил что-то… Упрямства ему было не занимать. Когда мы, наконец, остались одни, я набросилась на него.

– Интересно, ты же сам мне его подарил! Как ты мог!

– Успокойся, я тебе еще дам, у Бронко есть.

– Не нужно мне другой! Нет, ты даешь! А главное, ведь она действительно старуха, а ты растаял.

– Да какая она старуха? Ты что!

– Старуха! Такая же, как и ее хахаль. Она только издали ничего, а сейчас я ее разглядела. Ей уж лет сорок точно, если не все пятьдесят. Тоже мне дама с собачкой!

С тех пор так и повелось: я вовсю критиковала пловчиху, а Дражен со все большим раздражением отзывался о ее кавалере. Порой мне казалось, что он не соглашался со мной просто из стремления самоутверждаться. Его натура была соткана из противоречий. Он мог быть очень интересным, умным собеседником, внимательным и галантным кавалером. И вдруг раз – и перед тобой уже закомплексованный парень с весьма хрупким эго.

А разговоры о влюбленной парочке уже перешагнули за борт нашего катера. Оказалось, что многие из тех, кто оставался на ночевку в галерее ресторана, их тоже заметили. И на утренние «обжиманцы», как говаривала моя бабушка, смотрела не одна пара любопытных глаз.

А Женева тем временем задыхалась от жары. Июль заканчивался, а ртутный столбик упорно полз все выше и выше. Двадцать восемь, тридцать, тридцать пять, тридцать семь… Настал день, когда изумленные женевцы узнали, что температура в их городе достигла сорока! В газетах все чаще появлялись тревожные сообщения о рекордном уровне смертности среди людей пожилого возраста, особенно уязвимых при такой жаре. По радио дикторы вымученно острили: «Сегодня будет холодно – ожидается, что температура не превысит тридцати пяти градусов».

Дражен становился все раздражительней. Сначала я объясняла его возросшую нервозность жарой и удивлялась: вроде бы здоровый парень, к тому же отнюдь не из северных широт, а так раскис. Но потом поняла, что дело не только в летнем зное. А вернее, совсем не в нем. Дражен все больше и больше тосковал по Хорватии. Постоянным припевом всех разговоров стало «А вот в Загребе», «А вот на Крке», «А вот в Хорватии». В Женеве теперь его раздражало все. Когда я пыталась возражать, он взрывался.

– Да что здесь может нравиться? Здесь же не жизнь, а тоска! Тут рай для пенсионеров и миллионеров. А нормальным людям жить здесь – маразм!

– Так, значит, я ненормальная и маразматичка!

– А разве тебе здесь нравится?

– Сначала было непросто, но сейчас я привыкла, и многое меня здесь устраивает.

– Что например?

– А то, что за учебу в университете плачу гроши. Не как в Штатах или в Англии. И учат при этом на совесть, не халтурно, как последнее время у нас в институте.

– Ну, хорошо, а еще что?

– То, что через три часа езды на поезде я могу быть в Париже, через четыре – в Милане. Вся Европа – вот она, рядом. Живу в городе, а могу купаться в озере. Знаю, вода чистая. А воздух? Можно дышать, не то что в Москве. А горы? Села на поезд – и через час я уже в горах, катаюсь на лыжах.

– Ты рассуждаешь как пенсионерка. Воздух, горы…

– Так, значит, теперь я еще и старуха?

– Я этого не говорил, не передергивай…