И смех, и грех. Был там момент, когда залёг я на дно, голову руками закрыл и только думал: «Ну, всё, Костюха, труба тебе! Полный …ец!»…

– Ох, небось, в таких ситуациях вы не раз вспоминали вот эту самую церковь, в которой крестили вас когда-то…

– Да, крестили меня здесь. А что касается того, о чём вспоминал… Знаешь, что солдат чаще всего вспоминает? Это маму. И мат. Ну, мы и материться не умели путём-то. А мама… Как прижмёт, так про маму и вспомнишь…

– Так ведь по большому счёту-то и воевали за неё.

– Да, это Родина, это мама. Это вот то место, где мы сейчас стоим.

– Армейскую службу я начал… ну, понятно, с момента принятия присяги, но в войска прибыл в июне 1941 года. Так что война началась, а я был молоденьким лейтенантом со стажем в несколько дней. А войну я встретил вблизи границы. Кстати, в отличие от множества трагических страниц первых дней войны, у нас это выглядело как-то несерьёзно, иногда, я бы сказал, на грани анекдота.

– Как это? Война ведь!

– Дело в том, что полк у нас был кадровый, хорошо укомплектованный, вооружение хорошее. И подготовка боевая была на уровне. Поэтому, когда пошли через границу самолёты и я, случайно оказавшийся в штабе, нёсся на грузовичке в расположение части с приказом, полк уже вышел, чтобы занять огневые позиции. Они, конечно, были определены заранее, исходя из нашего вооружения. А у нас были 76-миллиметровые орудия и гаубицы, которые и после войны до самого последнего времени на вооружении стояли, а кое-где, может быть, и сейчас стоят, точно не знаю.

– Значит, вы должны были прикрыть танкоопасное направление.

– Совершенно верно! Вот наш полк и развернулся вдоль стратегически важной шоссейной дороги. И не успели мы развернуться, а позиции там были уже подготовлены заранее, показались танки.

– То есть угадали направление!

– Да если бы! По всей вероятности, немцы давно просчитали вероятность артиллерийской засады в этом месте и главные силы не пустили по этой дороге. Но сомнения всё же были у них, потому что послали несколько этих танков – разведать, как тут обстоят дела. Короче, первый танк вырвался вперёд, и ближайшее же, первое орудие первым же снарядом попало и подожгло его. Кстати, горел он, как фанерный. Танки были старого образца, нового, тяжёлого танкового вооружения у немцев ещё не было. Вот наша пушка и прошила его. А тем временем из-за первого танка выдвинулся второй. И опять это же орудие с одного выстрела подбило и этот танк!

А вы знаете, даже некоторое разочарование у солдат было. Все выскочили на брустверы, все кричат, машут руками: да что, мол, воевать с ними! Ещё немного – и шапками закидали бы. Уже и командира орудия – Дробяско была его фамилия – поздравили, а двое-трое немцев из экипажей убегали по полю, и ни у кого в голову мысль не пришла (в том числе и у меня, это я сейчас такой умный, а тогда – ну, дурак дураком!), что это «языки», они могут дать информацию. Не догоняли. Один танк, который вторым подбили, горел на месте, а первый догорал, вращаясь вокруг оси, на одной гусенице…

Чего больше было в этом эпизоде – плюсов или минусов, – я не знаю. С одной стороны, танки подбиты, мы сами убедились, что наша механизированная дивизия отвечает требованиям войны, всё у нас есть, кроме нормальной связи. А с другой стороны – лёгкость победы ещё никому пользу не приносила. Мы были готовы к тяжелому бою, а тут…

Да, вот ещё штришок в памяти. После войны, так уж судьба повернулась, я, сделав большой военный круг, стал служить в тех местах, где началась моя военная служба. Много раз мы ездили на учения и проезжали по той самой дороге. И вот те два танка сгоревшие стояли там до 1948 или 1949 годов. И каждый раз, проезжая, я показывал на них друзьям и сослуживцам и говорил: