Осенний семестр 1916 года закончился раньше срока. Ходили слухи, что городские службы будут экономить на отоплении. Еще поговаривали, что будут принудительно мобилизовывать семинаристов. Сергиев Посад, где учился Василий, – рабочий городишко. Бабы, ставшие от горя и трудов кликушами, бесконечно пьяные мужики, толстые пугливые обыватели. В посадской пасторали слышна одна только ноющая нота: никто не любит, никто не позаботится, все пропало, Бог забыл. Забыл? Василий видел нечто иное: присутствие Божие. И ждал. Ждал, как, может быть, никогда в жизни не ждал: когда же он станет священником. Тексты пламенных проповедей являлись Василию едва ли не каждый день во сне. Ледяной рукой юноша касался горячего виска: схожу с ума? Но тогда будто кто умывал его лицо трепетной рукой, и Василий утешался, снова получив уверение, что с ума он не сошел и священником будет.

Едва закончился семестр, пришло письмо от графа Медема – приглашение на хутор «Александрия», что в Хвалынском уезде. Его сиятельство желает, чтобы Василий Надеждин преподавал его детям, Феодору и Софии, Закон Божий. Не без вмешательства владыки Анастасия, подумалось Василию.

Теперь у Василия будет новая, полная трудов жизнь. Он станет священником, у него будут дети: по плоти и по духу. Он создаст гору книг о том, как важно детям привить религиозное чувство. И он найдет, несомненно, найдет, Бог его в поисках не оставит, те самые слова, которые окажутся мощнее «Интернационала». И конечно, он будет не один, а с единомышленниками, и это будет новая, прекрасная молодая Церковь, свободная от наветов.

Прекрасная и молодая. Память невольно вызывала лицо Елены – Элиньки, невесты, которой Василий писал так же часто, как и владыке Анастасию. У них с Элинькой когда-нибудь будут дети! А пока он с Соней и Федей будет учиться, как быть учителем. И немного поймет, что значит быть отцом. Возможно, Бог так устроит, что Соня и Федя станут его помощниками в жизни! Какая все же у него хорошая будет работа! Но в той же самой памяти всплывали пьяные голоса его однокашников и их животный, взывающий к самому нутру плоти смех, за которым следовали дикие крики, как будто кого-то обделили куском.

Затем, сделав виток, память останавливалась на ступенях храма. Василий не раз бывал на богослужениях, где присутствовали первые лица государства. Василий вспомнил один летний праздник. Кажется, как и сейчас, это был апостольский, Петров пост. Жара. Храм переполнен. Слуги, служащие и они. Государя увидеть не сразу получилось. Он как бы потерялся среди людской массы. Василий даже не помнит, в чем был царь. В чем-то военном. Царевны волновались, Василий почти не помнил их лиц. Государыня, в лазоревом, казалась очень бледной, невыспавшейся. В тот день с царской семьей была и Великая Матушка Марфо-Мариинской обители, великая княгиня Елизавета Феодоровна.

Вереница придворных и дам в тяжелых парчовых нарядах спускалась по лестнице. Лица были бледны, а у кого-то покрыты потом. Более молодые стояли поодаль, курили и болтали. До Василия долетел ревнивый голосок:

– Ты же была вчера у Юсупова?

Та, которую спросили, ответила коротко, холодно:

– Нет. Да и что такое – у Юсупова?

«Врет», – невольно подумалось Василию. Что-то тревожное вошло в сердце, когда услышал этот разговор. Что-то непременно произойдет. Не допусти, Господи, разорения Церкви и страны!

«Александрия» встретила трогательным хрустальным предзимьем и чем-то чеховским в атмосфере.

Утренние молитвы прочитаны в одиночестве в роще, теперь пора приступать к урокам.

Дети, Федя и Сонечка, вбежали и вдруг, прыснув, вытянулись в струнку. Соня сделала милый книксен. Василий любил говорить с ними по-русски, но порой приходилось и на других языках.