Утром у старца возникла мысль, что именно сегодня его примут у Толстого и граф покается. Душа писателя не погибнет. Приободрился. Снова показалось, что видит, как большой, сильный человек, воистину лев, постаревший царь зверей, бредет по мягким от умирающей листвы дорожкам. Как ложится от усталости где-то. А потом набежали люди, суетятся. А он, лев, страдает, стянутый прочнейшей паутиной, и его сердце исходит кровью и слезами. Христос находится рядом со львом и обращается к нему, но лев слушает людей. Молва! Какая сила, пока жив человек, скрыта в молве!

Постучал келейник, вошел. Бледный. Сказал тихо:

– Батюшка, благословите. К вам от Толстых пришли. Граф Лев Николаевич скончался.

«Возвращался я из Астапова с грустью на сердце, так как миссия моя не была выполнена. Конечно, „Господь и намерения целует“, и награждает человека за труд, а не за результаты труда, но все-таки мне было грустно», – вспоминал старец.

Он вскоре покинет возлюбленную обитель, его переведут в Ново-Голутвин монастырь. Однако, согласно завещанию, его похоронят в Оптиной, рядом с Анатолием Старшим и Амвросием. В Козельск тело старца прибудет в железном гробу. Весна в тот год выдалась жаркая. Встречать вернувшегося батюшку пришло столько людей, что это напоминало перенесение мощей святителя Николая в Бари.

В 1922 году Оптина будет закрыта. Бывший послушник, а тогда игумен Никон станет свидетелем закрытия обители. Большевики прошлись по всей небольшой земле монастыря. В одной из разрытых в поисках ценностей могил оказался череп. Этот череп словно бы смотрел на того, кто его нашел.

Возможно, от варварского движения лопаты или по другой причине в черепе случился пролом. «Адамова голова! – в ужасе воскликнул нашедший. – Адамова голова из ада вышла!» Это был череп старца Варсонофия, скитоначальника и верного хранителя Оптиной, как бы предупреждавший из мира иного о воздаянии за разорение человеческой души.

Высокий, стройный и несколько худощавый молодой человек в очках спускался теплым июльским днем 1917 года с залитого солнцем пологого холма. Ветер золотил его рыжеватые пышные волосы – целая шевелюра! Молодой человек был очень доволен прогулкой – улыбался, лучился: время больше не тяготит его.

Молодого человека звали Василий Надеждин, он был сыном дворцового служащего Федора Надеждина и родственник преосвященного владыки Анастасия (Грибановского). Василий с детства хотел стать священником. Родился он на святках, а крещеное имя дали в честь святителя Василия Великого. К владыке Анастасию Василий очень привязался – искал встречи, забрасывал вопросами. Если владыка был в отъезде – часто писал письма. Владыка оценил тягу к служению и духовную одаренность Василия, стал содействовать его занятиям. С пятнадцати лет Василий управлял хором, в двадцать два закончил семинарию.

Василий еще не смог свести воедино все то, что случилось с ним за последние два года – пока учился в семинарии. Но понимал, что является свидетелем необыкновенных изменений, каких, возможно, не видели тысячу лет. И у него есть возможность направлять и изменять жизнь людей вокруг него.

Мало кто из однокашников Василия горел любовью к своему делу. Смотрели на семинарию как на рядовое учебное заведение. Почти никто не хотел идти в попы. Быть попом пугало. Поп сам – пугало. А тем временем ветер вместе с запахом дыма приносил совсем уж черные сведения о расправах над священниками в провинции. Кто-то из семинаристов уходил в общественные науки, надеясь найти в них материал для изменения сложившейся в империи церковной системы к лучшему. Кто-то читал Толстого. Кто-то не видел противоречия между марксизмом и христианством, но, когда начиналась дискуссия, всегда становился на сторону марксизма. Для всех почти христианство казалось чем-то давящим, косным, нуждающимся в радикальной реформе.