– Леночка, я люблю тебя, – я, задыхаясь, выталкивал из себя эти ненавистные прежде слова и понимал, что не вру, что действительно люблю эту несчастную и прекрасную женщину.

– Молчи, пожалуйста, – выдохнула она, и дрожь пошла по её телу.

Мы оба перестали соображать, но тут в магазин кто-то зашел и начал звать продавца, возмущаться, стучать по прилавку, и тогда она оторвала меня от себя, встала с табуретки и, шатаясь, вышла из подсобки.

Не помню, сколько я сидел там один. Когда ноги перестали дрожать, я поднялся и пошел к выходу. В магазине опять кто-то был. Я посмотрел на неё и очень спокойно, я сам удивился, сказал:

– Я завтра приду, мы поглядим ещё бумаги…

Но больше мы не увиделись.

На другой день я никуда не пошёл: я знал, что у неё выходной. А потом мне пришлось по делам уехать, и вернулся я не сразу, как обычно, а только дня через три. В общем, прошла почти неделя, прежде чем я добрался наконец до магазина и вбежал, как обычно, внутрь, вглядываясь с порога, где же Леночка.

Её не было. Я посмотрел с досадой по сторонам и уже собрался идти обратно, как вдруг меня словно что-то остановило. Я почувствовал какую-то тревогу, не знаю, из-за чего. Вроде бы всё было, как обычно. Вот только я заметил, продавщицы отчего-то прячут от меня глаза.

– Что-то случилось? – спросил я ещё вполне спокойно. Мне никто не ответил. Я растерянно стоял посреди магазина, не зная, что делать. Наконец появилась заведующая. Она обогнула прилавок и подошла ко мне совсем близко.

– Леночка погибла, – сказала она безо всяких предисловий.

– Как это погибла? – я произнёс эти слова, ещё не очень понимая их смысл.

– Под машину попала. Вчера похоронили.

Я онемел. Я понимал, что должен что-то сказать, хотя бы спросить, где, на каком кладбище, но у меня горло перехватило. Я молча повернулся и вышел на улицу.

У меня едва хватило сил дойти до дому. Я вошёл в подъезд, но не поднялся к себе, а позвонил в квартиру на первом этаже. Дед открыл дверь и посмотрел на меня. Наверное, вид у меня был такой, что и говорить ничего не надо было. Он взял меня за руку и почти втащил к себе. Мы сели на кухне. Он нарезал сыра, положил черного хлеба и налил мне полстакана водки.

– Дед, дед, скажи мне, почему Господь так сделал? – спрашивал я его, и голос мой хрипел от ужаса. – Почему он у неё жизнь забрал? Ведь это я вокруг неё ходил. У меня же всё есть, а ещё она понадобилась. Она, бедная, всех на горбу тащила. За что он её, дед?

Я сидел на чужой кухне, вспоминал, как мы целовались в подсобке, как я обходил улицу, чтобы не встретиться, и невыносимое чувство вины сжимало мне сердце. А ещё я думал о том, что нет больше на свете ни одного человека, кому бы я был нужен.

Я торопился, потому что к двум часам дня мне обязательно нужно было попасть на Погодинскую улицу. Опоздать я никак не мог: там находилась контора, где мне посулили работу, и, понятное дело, на разговор следовало явиться ровно в назначенный срок.

Раньше я там никогда не был, но примерно представлял, где это – в районе Новодевичьего. От метро вроде бы недалеко, я смотрел по карте, но, поднявшись наверх, я всё-таки решил спросить дорогу: что блуждать понапрасну. Тем более улица там с забавным названием – «Десятилетия Октября». Поди разберись, куда она ведёт: к монастырю, куда мне нужно, или наоборот.

Наудачу мне сразу же попалась женщина приличного вида, пожилая, так что можно было надеяться: она-то знает, где тут что. Я спросил её, правильно ли иду к Погодинской, и оказалось – правильно.

На улице было чудесно. Сирень распустилась, и черёмуха в цвету стояла. Главное же, дышалось легко. То ли настроение было такое, то ли правда воздух был свежим. Вот только небо стало темнеть, и, похоже, гроза собиралась (что для мая вообще-то немудрено). Но мне и это было здорово. Я бы сейчас не отказался и под дождь попасть.