– И что? – тупо спросил Финистов, помимо собственной воли поняв почти все.
– Да ничего! – Костровский рассердился: – Ничего! Кроме того, что мир принципиально непредсказуем! Вот и все! А больше – ничего!.. Ну что, еще давай по одной, что ли, – предложил он, остывая.
Это было так страшно, что Финистов почему-то выплеснул остатки пива в его жирную физиономию и двинулся прочь по абсолютной прямой.
Костровский что-то орал ему вслед, но он не слышал. Кружка выпала из его руки на пятом шаге, а на седьмом он ступил на мостовую.
Визг тормозов был совершенно бесполезен.
Его подбросило вверх, а затем швырнуло на асфальт в трех метрах от остановившегося грузовика.
– А-а-а-а! – заорал Костровский, срываясь с места. – Костя-а-а-ак!..
Голова Финистова, со стуком ударившись о гранитный бордюр, неожиданно легко раскололась на две примерно равные части.
– Да что же это! – пролепетал Костровский, тяжело падая на колени и заламывая руки. – Что же это!..
Водитель заглушил двигатель.
Воздух дрожал от напряжения, и было похоже, что из расколотой головы Финистова сыпались миллионы золотых шестереночек.
Mymoon
Володе и Люде
1
Иногда ей казалось, что лицо – чужое. Нет, ну правда, почему – ее? Она могла бы родиться дурнушкой. Или брюнеткой. Впрочем, это почти одно и то же.
Ева щелкнула зажигалкой. Затянулась. Отражение в зеркале дрогнуло и поплыло вместе с дымом. Нет, все в полном порядке. Еще раз затянувшись, нетерпеливо загасила. Взяла с зеркальной полочки флакон и несколько раз окутала себя удушливо-пряными облачками парфюма.
Встала на пороге комнаты.
– Ты опоздал, – бесцветно сказала она горшку с геранью. – Я полчаса ждала.
– Я не виноват! – забасил Мурик. – В окно-то смотрела? Нет, ну ты взгляни! На эстакаде – вообще! Чума!
– Зачем мне в окно? Этого еще не хватало.
Под отсутствующим взглядом светло-карих глаз он морщился, будто ему жали туфли.
– Ну, кукленочек, прости.
– Гад, – сказала она, улыбаясь той самой ледяной и пронзительной улыбкой, которую переняла с лаковых обложек «Фараона». – Какой же ты гад!
Он просиял, сделал шаг и тут же облапил, заглядывая в ее золотые глаза.
– Ты готова?
– Не знаю… Я решила, ты не приедешь.
– Я?! Ты что! Ладно тебе, кукленочек… Поедем в «Бочку»!
– Опять в «Бочку»? – Ева капризно отстранилась. – Надоело.
– Не хочешь в «Бочку» – можем в «Пескаря», – ворчал он.
Она уворачивалась.
– А можем в «Аркаду»… А еще – это, как его… забыл, как называется… Типа это… Короче, Сявый говорил… как его… там дороговато.
Она фыркнула и смерила его взглядом.
– Ты как будто не зарабатываешь!
– Нет, почему… как его… давай… ну?
– Закакал! Отпустил, быстро!
– Ну, кукленочек!
– Отпустил, сказала!
Мстительно топнула шпилькой по мыску тупоносого лакового ботинка, налегла всем весом, мурлыкнула:
– Будешь еще? Нет, ну скажи – будешь?
Он выругался и, схватив в охапку, резким движением переставил ее на полшага в сторону.
– Ты что?! Ноги-то не казенные!..
Ева едва не упала.
– Дурак! Куда скажу, туда и пойдешь! Понял?!
Отвернулась, готовая заплакать. Дурак! Мясо! Бычина!.. Несколько секунд слушала его недовольное сопение. Приласкает? Не приласкает? Баран!.. Самого бы тебя на шашлык!.. Ну что с ним делать?
– Ладно, что ж, – вздохнула она. – Я тебя прощаю…
Мурик все еще сопел.
– Ну, ладно тебе, ладно… Хочешь?.. уж так и быть… к тебе заедем? Хочешь? На.
И подставила губы.
А потом весело крикнула от дверей:
– Мамулечка! Мамуленочка! Закрывайся! Мы уплыли!
2
Как обычно, она настояла на своем, и теперь пыталась немного подсластить пилюлю: держа его под руку, говорила на ходу низким подрагивающим голосом:
– Ты меня снова замучил, маньяк. Тебе гарем нужен. Я сейчас с голоду умру.