Томик клинической психиатрии на столе кафедры литературы. Бежевая твердая обложка, потрепанные уголки, засаленный корешок. Над белыми буквами названия нарисована маленькая чернильная рожица с косыми глазами.

В девичьей кремовой комнате, над девичьим кремовым комодом повесили красный, словно новогодний, шарик на золотой ниточке. С июля висит.

У меня на столе всегда рядом лежат гелевая ручка с черным стержнем, мягкий зеленый карандаш и ластик. Ластик круглый, зеленый, с нежными краешками, которыми очень удобно стирать карандаш. Среди других ластиков он лучший, самый удобный и любимый. В серединке у него пластмассовый кружок, за который легко держаться. Он тактильно привлекателен и очень удобен. И вот сегодня этот любимый ластик исчез! Ручка и карандаш выглядят такими одинокими!

Сретение. Утренняя служба. Прямо за иконой праздника и перед алтарем стоят два богатых позолоченных канделябра. Прихожан очень много, свечи все время меняются. Между этими канделябрами все время снуют две бабульки: тушат догорающие свечи и оттирают капли воска то ли маслом, то ли раствором. Эти лоснящиеся блестящие тяжелые подсвечники – самые старые предметы в храме – после икон. Сейчас здесь меняется настоятель – ничего божественного – обычная смена начальства. Хорошо, что они есть – атмосферные, мерцающие, затекшие янтарным воском – они принимают жертву Богу столько лет от ничего не подозревающих людей, пришедших за благодатью. Они такие монументальные, вечные, что легко выдержат взгляд сомневающегося.

В уютном секонде на набережной Фонтанки найдена маленькая книжица блокнотного формата. «Ленинград за три дня». Каждое слово названия – на новой строчке, толстыми, размякшими от благости жизни в Союзе, буквами. Справа от надписи в карандашном минимализме краснеет на фоне Невы Растральная колонна. Левая, буквенная сторона книжки шершавая, приятно раздражающая подушечки пальцев. Открываешь её, а там – маленькие буковки прыгают по желтым страницам, черно-белые фотографии хвастливо подписаны именами великих художников и архитекторов, гениальных поэтов и талантливейших писателей живших на брегах Невы. Последняя страница синими курсивными буквами заявляет, что «Ленинград 1966 года – город мира и счастья, устремляющийся в коммунистическое завтра». Оптимистическое было время.

Тёмно-синее непрозрачное стекло, гладкий блестящий бок, отражающий свет лампочки и смутные очертания пространства, чуть нелепые пропорции – вытянутая и утяжелённая книзу цилиндрическая форма, круглая завитушка ручки и на этом скользком фоне цвета неба после заката – тоненькими золотистыми линиями сказочный город, пойманный в квадратную рамочку.

Разбирая пожитки, брошенное в этом доме барахло, в деревянно-картонном сарае, без стены и дверей, где когда-то хранился уголь, среди прочего рванья, я наткнулась на книгу, местами почти истлевшую от сырости. Она была без обложки, истрепанной и оборванной. «Весна в Фиальте» – с трудом читалось на первой, в грязных пятнах, испещренной дырами, с загнутым, исковерканным краем и безобразно вздувшейся вкупе с другими желто-серой странице.

Соусник был полон голубой кремообразной массы. Стандартный соусничок. Коричневый. Из глины, Уменьшенная копия самой простой глубокой миски. Обычно по таким разливают соус барбекью к мясу, или жирный чесночный – к гренкам. Сейчас же ловкая мойщица насыпала в него чистящий порошок и пыхтя оттирала разводы со стенок.