– Чувствуете, -сказал он, – сухожилие перерублено. Простейшая операция, хотите – сделаем.

Но я не захотел, не рискнул ложиться лишний раз под нож хирурга. А хромота со временем прошла, нога стала ступать как положено, так что все обошлось.

Когда вышел приказ по министерству о переводе всех техников с «высшим» в геологи, я был переведен в геологи и даже жил с Володей в одной палатке.

Поскольку в работе геолога я был балбес-балбесом и первые самостоятельные маршруты были мне не привычны. Территория была сильно задернована и изучать, что у тебя под ногами приходилось по мерзлотным вспучиваниям-высыпкам. Я помню, что встретившись с Бобровым в одном из первых маршрутов, то ли они пересеклись, то ли мы шли уже к лагерю, я издали закричал ему:

– Володя, я ничего не понимаю!

Но потихоньку я освоился и стал набираться опыта.

Для примера приведу такой случай. Собрались все ИТРы у обнажения, чтобы определить, как какую породу называть одинаково, «одними глазами». И был там один прослой, этакий маркер, странного салатового цвета. Договорились называть его пепловым туфом. А обычные породы – песчаниками, алевролитами, туфопесчаниками. Но и магматические породы на территории работ были.

Так вот, забегая вперед, скажу, что достались мне для описания в отчет породы с этим вот маркером. Наладил я микроскоп, смотрю шлифы, описываю по инструкции. Но вот незадача – пеплового материала не вижу. А набита порода какими-то окварцованными длинными изогнутыми лучиками-серпиками. Спросить у своих как-то стыдно, засмеют еще, и пошел по старой дружбе к Шульгиной. Та посмотрела шлифы и говорит:

– Это органика! Обломки ракушняка! Значит мелководный морской бассейн был. Это органогенные аргиллиты. Что ты, Витя, не помнишь что-ли?

А откуда мне помнить, я же как попка за ней ходил и в микроскоп нужды не было заглядывать. В общем, переправил я все записи у геологов, там где были шлифы, из туфов в органические алевролиты, а вот где не было шлифов оставил как есть. Сейчас-то я понимаю, что нужно было везде исправлять, опытный геолог так бы и сделал, а у меня опыта-то совсем не было. Простейшая вещь, а так опростоволосился! До сих пор этот случай себе в укор помню. Но прошлого не вернешь!

Поскольку я ходил повсюду с ружьем, мне было очень любопытно взять в поле охотничью собаку. Посмотреть как она проявит свои инстинкты и не заедят ли ее комары, которые нам смертным покоя не давали. А у сестры была самка спаниеля и сестра отдала мне ее на лето. Неделю другую она пожила со мной в городе в «Теплом стане», я хотел, чтобы она ко мне привыкла. Ходил с ней в лесопарк, что начинался прямо у дома, затем вылетел с ней в поле. В полете ей, видимо, было «не сладко» и она отлеживалась под креслом, или прогуливалась вдоль салона. Стюардессы ласкали ее и угощали сухим печеньем. На часовых посадках для дозаправки я выводил ее из аэровокзала, чтобы оправилась.

Но вот мы в Зырянке. Затем вылетели в поле на приток реки Колыма. Вообще-то, я был первый, кто взял спаниеля в поле, потом и геолог других партий брали. Проблем, оказалось, никаких. Жила со мной в палатке, сопровождала в маршрутах. Только в лагере приходилось ее на поводке держать, очень она с большой длинношерстной дворнягой снюхалась. А ведь две лайки еще по лагерю бегали.

От комаров она не страдала, шерсть была длинная, плотная и кудрявая. От постоянного движения, из толстенького раскормленного бочонка она превратилась в поджарую на высоких лапах и с широкой грудью собаку. Охотно плавала в озерах, стремглав бежала на выстрел. Покажешь ей после выстрела рукой на озеро, где подбитая утка, она с ходу без раздумий плюх в воду и глядит по сторонам – где дичь. Утку схватит и к берегу и все норовит мимо тебя проскочить со «своей» добычей.