Смысл его угроз в мой адрес сводился к одному: если сейчас же я не расскажу все, что знаю, то у них такая власть, что могут выпустить до суда, но могут и расстрелять.

Но он не знал, что я не хотел жить, и смерть для меня в тот момент казалась желанным избавлением от всех мук.

Сейчас я не могу понять, откуда у меня брались такие силы, чтобы оставаться спокойным? Для меня самого это загадка, но я думаю, что все время находился в стрессовом состоянии, когда мысли ясны и четки. Я провел в тюрьме уже около трех месяцев (был 1963 год), только этим я объясняю свой ответ.

А ответил я так, попросив следователя, писавшего протокол допроса, написать заголовок о чистосердечном и добровольном признании вины.

Я сообщил, что первое свое преступление совершил, вступив в сговор с людьми, совершившими покушение на В.И. Ленина, а то, что меня не было еще и в зачатие – это частность, на которую не стоит обращать внимание, но мое «признание» дает им возможность расстрелять меня.

Еще раз я повторяю, что в то время мне было на все наплевать.

Реакция, произошедшая после моего «признания», была для меня самого удивительна. Все следователи улыбнулись, а полковник, присев рядом со мной, стал меня уверять, что я его не так понял, что он мне не угрожал, и, если действительно я никаких больше преступлений не совершал, то очень хорошо.

После этого случая мне заменили следователя и назначили Семен Семеновича, который начал вести протокол допроса при Сыщикове, но не закончил.

На первом же допросе у нового следователя я узнал от него, что прежний мой следователь отправлен в Гомель, как не справившийся со своими обязанностями. Потом он мне сообщил, что старый следователь незаконно держал меня в одиночной камере, и это будет исправлено.

После моего ареста прошло три с половиной месяца, и все это время я находился в одиночке.

На другой день меня перевели в другую камеру, где находился заместитель командира дивизии, обвиняемый в получении взяток.

Я сейчас не помню, как звали моего сокамерника, хотя он много рассказывал о себе и о войне, которую прошел от начала до конца и был много раз ранен. Я сам видел на его теле множество шрамов, когда нас водили в «баню». Его очень удивляло, что я все время молчу и за весь день могу сказать только два-три слова. И, все-таки, в общении с ним, после одиночки, было легче.

Запомнился мне с ним и один интересный случай.

Каждый месяц мы получали передачи из дома.

Это были, обычно, продукты, одежда и табак. И, хотя записок мы не получали, сама посылка, которой касались родные, вызывала большое волнение.

Вот однажды в очередной передаче он получил апельсины и перед обедом предложил мне скушать по одной штуке. Я очень удивился, но, съев апельсин, понял хитрость: в апельсин при помощи шприца был налит коньяк, а отверстие замазано воском. После этого я из страха перестал совсем с ним говорить, но к «счастью» меня вскоре перевели в другую камеру.

Улучшились мои дела и у следователя.

Он не вызывал меня в камеру для допросов, а проводил их в кабинете, в котором мы с ним впервые встретились, а находящиеся там другие следователи не мешали нашей «беседе».

Там же в кабинете я имел три очных ставки с Браверманом Семеном (о нем я расскажу позже), с женой и с Шакирманом Сашей.

С Сашей мы были в очень хороших отношениях и уважали друг друга. Несмотря на то, что все «Дело» началось с него, я на него не был в обиде, но рассказать о нем немного хочу, чтобы объяснить с чего все началось.

Познакомил меня с ним в 1954 году весной Браверман, с которым я в то время работал.

Саша был среднего роста, худощав и моего возраста. Не знаю, что тут сыграло свою роль, но мы понравились друг другу и часто встречались с ним не только по работе, но и просто так. Так я узнал кое-что о нем.