Был он родом из Одессы, а одесситов я опасался и никаких дел с ними не имел, так как про них ходила дурная слава. А вот с ним мы сошлись.

Он учился в Московском медицинском институте, когда познакомился со своей будущей женой – студенткой того же института.

Это было сразу после войны, и время было тяжелое.

Когда он женился, и жена родила дочку, он, чтобы подработать стал заниматься перепродажей вещей на рынке.

Он окончил третий курс института, когда в 1948 году его арестовали и осудили за спекуляцию.

В 1953 году, отсидев пять лет, он освободился и вернулся в Москву. Все эти годы жена помогала ему и ждала его, и он очень любил ее и дочку. С ними жила и его теща.

Когда мы с ним познакомились, он заведовал мастерской, изготовлявшей женские резиновые сапоги, имевшие в то время громадный спрос. Я брал у него для продажи его продукцию, когда он работал в этой мастерской и потом, когда он перешел в общество «Рыболов-спортсмен», где так же выпускал резиновую обувь.

Сейчас я точно не помню в каком году, но, приблизительно, в 1958–1959, когда я работал зав. магазином у Савеловского вокзала от ОРСа Северной железной дороги, он пришел ко мне на работу.

Тогда я узнал, что он вместе с Ройфманом Борисом хотят открыть от Краснопресненского психоневро диспансера трикотажное производство.

Бориса Ройфмана и его двоюродного брата Петю Ордера я немного знал, так как получал у них нижний трикотаж в мастерской, где они работали, и которая находилась в Вешняках.

Я очень удивился, что Саша переходит в трикотажное производство, в котором ничего не понимает. Но он объяснил, что руководить будет Борис, а он заниматься снабжением и сбытом. Через некоторое время после этой встречи он заехал за мной, и мы поехали в мастерские.

Кабинет Бориса находился в помещении поликлиники, а мастерские в здании рядом.

Работали в мастерских люди, состоявшие на учете в диспансере. Раньше эти мастерские выпускали коробочки и конверты, но производство было убыточно, и его прикрыли.

Главный врач поликлиники – доктор медицинских наук – Иванова разработала систему трудотерапии и добивалась открытия мастерских, но средств для их открытия Министерство здравоохранения не давало.

Она очень обрадовалась, когда Борис предложил ей открыть мастерские без всяких средств, и дала свое согласие.

Борис знал все ходы в трикотажном производстве, поэтому ему удалось получить станки и сырье для производства.

Как я потом узнал, он истратил около двухсот тысяч (здесь и далее указаны суммы до денежной реформы 1961 года) на открытие мастерских.

Саша привез меня к Борису, чтобы договориться об изготовлении и сбыте продукции.

В те годы самым ходовым товаром были китайские пуховые платочки стоимостью в 100 рублей, и мы решили, что для начала они будут изготовлять шерстяные косынки с начесом, а я буду их реализовывать, т. е. продавать через магазин и ларьки, находящиеся у гостиниц ВДНХа. Если я не смогу реализовывать всю продукцию, выпускаемую ими, то они, с моего согласия, возьмут для этих целей еще одного или двух.

Первые образцы их продукции мне понравились, но окрашены они были в блеклые тона, и я сказал, что сбыт будет слабым. Тогда они нашли красильщика, который еще до революции занимался крашением. Этот старик знал тайны покраски шерстяных изделий, и окрашенные им платки имели сочную, яркую и ровную покраску.

Так как рабочие мастерских были психически неполноценны, и для того, чтобы не было претензий от покупателей, было решено выпускать продукцию только третьего сорта.

Так началась наша совместная деятельность.

Выпускаемые ими косынки шли нарасхват, и первое время вся продукция реализовывалась через меня, даже тогда, когда они стали выпускать вместе с косынками платки типа китайских.