14. По пути туда с ним произошёл один случай, который достойно будет описать, чтобы стало понятно, кáк Господь наш обращался с этой душой, которая была ещё слепа, хотя и полнилась великими желаниями служить Ему во всём, о чём она узнавала. Итак, он решил совершить великие подвиги покаяния, помышляя уже не столько о том, чтобы искупить свои грехи, сколько о том, чтобы угодить Богу и порадовать Его. Потому, вспомнив о каком-нибудь подвиге покаяния, совершённом святыми, он задавался целью совершить то же самое, и даже ещё больше. В этих-то мыслях и черпал он всё своё утешение, не помышляя ни о чём внутреннем, не зная, что́ такое смирение, милосердие, терпение, что́ такое разборчивость, необходимая для того, чтобы управлять этими добродетелями и соразмерять их. Всё его намерение заключалось лишь в том, чтобы совершить эти великие «внешние» деяния, поскольку их совершали святые во славу Божию. При этом он не вдавался ни в какие дальнейшие подробности.
15. Так вот: когда он двигался своим путём, ему встретился некий мавр, кабальеро на муле. Они поехали вдвоём, ведя беседу, и наконец заговорили о Богоматери. Мавр сказал, что ему кажется вполне вероятным, что Дева зачала, не зная мужчины; но в то, что она осталась девственницей, родив ребёнка, он поверить не мог. Это мнение он обосновывал естественными причинами, приходившими ему на ум. Несмотря на то, что паломник привёл множество доводов, ему не удалось его разубедить.
Тут мавр удалился столь поспешно, что <сразу> скрылся из виду, оставив паломника в размышлениях о том, что у него произошло с этим мавром. При этом <паломник> испытал некие порывы, заронившие в его душу неудовлетворённость (ибо ему стало казаться, что он не исполнил своего долга) и пробудившие в нём негодование на этого мавра. Ему казалось, что он поступил дурно, позволив какому-то мавру говорить такое о Богоматери, и что он обязан был вступиться за Её честь.
Тут на него нашло желание отправиться на поиски этого мавра и угостить его кинжалом за то, что́ он говорил. Долго продолжалась в нём борьба этих желаний, и в конце концов он застыл в недоумении, не зная, что́ ему надлежит сделать. Перед тем как удалиться, мавр сказал ему, что направляется в одно место, находившееся немного дальше по той же самой дороге, совсем близко от столбовой дороги (но столбовая дорога через это место не проходила).
16. И вот, устав гадать о том, как ему следует поступить и не зная, на что же ему решиться, он решился на следующее, scilicet[48]: отпустить поводья и позволить мýлице идти до того места, где была развилка дорог. Если мýлица направится по дороге к посёлку, то ему нужно будет отыскать того мавра и угостить его кинжалом; если же она пойдёт не к посёлку, а по столбовой дороге, то ему придётся оставить его в покое.
И вот, когда он сделал так, как задумал, Господу нашему угодно было, чтобы мулица выбрала столбовую дорогу, а не дорогу к посёлку, хотя этот посёлок находился едва ли далее чем в тридцати-сорока шагах, и к нему вела очень широкая и хорошая дорога.
Затем, прибыв в одно большое село перед Монтсерратом[49], он пожелал купить себе одежду, которую решил носить и в которой должен был отправиться в Иерусалим. Тогда он купил ткань, из которой обычно шьют мешки – такую, что соткана не слишком тщательно и потому сильно колется, – а потом распорядился сшить из неё длинное одеяние до пят и, купив посох и тыквенную флягу, приторочил всё это к луке седла <своей> мулицы.