Патриций подлетел к Нуске, но… лекарь исчез без следа. Нет, правильнее было сказать, что он был так быстр, что ни один из наблюдавших эту картину не смог уследить за его движениями.

Нуска со смешком бросил:

– Так и быть. Но с патрициев, подобных тебе, я беру плату.

Со звериным оскалом Нуска смотрел на отлитые из золота огромные квадратные серьги в ушах патриция. Они покачивались, сверкая в лучах звезды. И когда патриций подскочил к нему с обнажённым клинком, Нуска быстрым движением сорвал серьгу, разодрав мочку, а затем отступил на шаг, уворачиваясь от занесённого клинка.

Раздался вопль. Патриций повалился на землю, уронил свой клинок. Он верещал, как свинья на заклании, и хватался за своё окровавленное ухо.

– Я натравлю на тебя всю знать!!! Всю знать Сонии! Тварь! Шлюший лекарь! – ревел он, пытаясь склеить порванную мочку пальцами.

Но Нуска, изогнув бровь, усмехнулся, а затем его лицо искривилось. Он сделал шаг вперёд и наступил ногой на пах патриция. Тот орал, плакал, молил Нуску остановиться, однако под ногой лекаря в какой-то момент возникло свечение.

Нуска таким извращённым способом действительно излечил патриция. Тот замолчал, глотая слёзы, однако лекарь уже потерял всякий интерес к происходящему. Он пнул патриция в бок, заставив его прокатиться по земле. Спутники тут же окружили стенающего патриция, а затем помогли ему подняться.

С совершенно пустым выражением лица Нуска отвернулся от этой горстки господ и пошёл к дому, подбрасывая окровавленную серьгу в руке.

– Я забираю это в качестве оплаты. Выметайтесь, иначе мне придётся повысить стоимость моих услуг в зависимости от затраченного на вас времени.

Патриции поползли вниз с холма, к городу, а Нуска пошёл к дому. Уже в дверях он бросил серьгу застывшему в ужасе Оанну. Полукровка поймал украшение на лету и уставился на своего господина.

– Отмой это и заложи в Керине. Средства передай на развитие плебейской школы. Её патрону лично в руки.

Оанн закивал, а Нуска, отворив дверь, напоследок поморщился и брезгливо тряхнул рукой.

– Ненавижу кровь, – прошипел он и скрылся в доме.

Всю ночь Нуску мучила бессонница. В своей комнатушке с одной кушеткой и бочкой для умывания он вертелся, а затем, распахнув глаза, смотрел в потолок. Он всё ещё помнил порванное ухо патриция и кровь на застёжке его золотой серьги.

«Мои приступы становятся чаще, я уже не могу контролировать их. Но даже если бы мог, то к чему бы это привело? Не он, а я бы ползал в пыли и молил о пощаде? Да лучше уж умереть».

Чувство вины и злость кололи его по очереди. Прошла целая неделя с того момента, как Нуска во время представления «убил» Риннэ. Да, Риннэ не умер, но это не снимало с Нуски ответственность. Однако в тот момент он был уверен, что смерть от его меча – лучшая участь, чем быть растерзанным пазузу на глазах смеющихся патрициев. Теперь и этот случай с патрицием…

Нуска обхватил себя руками и зажмурился. Он ощущал себя пойманным и запертым в клетку, переполненную испражнениями. Всю свою жизнь он презирал богачей и знатных господ, а теперь оказался в мире, где они правят балом. Но в отличие от скиданских аристократов сонийским не нужно было никоим образом подтверждать свой статус. Они могли быть безнравственными, слабовольными и глупыми hve, но общество не осуждало их, а продолжало облизывать их немытые пятки.

Нуску передёрнуло, а к горлу подкатила тошнота. Он знал, что Сония не была такой, пока до неё не добрались лапы Дарвеля. Именно дарвельский ставленник продвинул закон о том, что лишь чистокровные сонийцы из знатных родов имеют голос в суде, могут приобретать дома и земли, обучаться в школах. С тех пор прошло около двадцати лет, а классовое неравенство лишь укреплялось. Аристократы, получавшие почести от Дарвеля, почитали их как богов, а плебеи и рабы не были в силах восстать из-за своего плачевного положения.